– А мне плевать, – уперся Тедди точно так же, как несколько
минут назад сам Крис. Вдруг в глазах его блеснула безумная надежда: – Да и
много ли нам дадут, двенадцатилетним? Подумаешь, пару-тройку месяцев…
– Тедди, – принялся мягко убеждать его Крис, – с судимостью
не берут в армию.
Я был абсолютно уверен, что это не так, но возражать,
разумеется, не стал: Крис попал точно в цель. С минуту Тедди недоверчиво
смотрел на него. Губы у него задрожали, и он, наконец, выдавил:
– Это точно?
– Спроси у Горди.
Он взглянул на меня с надеждой.
– Точно, – соврал я, – это совершенно точно, Тедди. Всех
добровольцев первым делом проверяют, не состоят ли они на учете в полиции.
– А, черт!
– Нужно как можно скорее попасть к мосту, – сказал Крис. –
Потом мы обойдем Касл-Рок и вернемся домой с другой стороны, а если нас станут
спрашивать, где мы пропадали, скажем, что заблудились на холмах за кирпичным
заводом.
– А Майло Прессман? – напомнил я. – И эта паскуда из
магазина «Флорида»?
– Ну, мы можем сказать, что Майло напугал нас до полусмерти,
поэтому мы и решили отправиться к кирпичному заводу, чтобы разбить палатку там.
Я кивнул: это объяснение показалось мне достаточно
убедительным. Оно должно сработать, при условии, конечно, что Тедди с Верном не
расколются. – А что, если наши предки соберутся вместе? – спросил Верн.
– Тебя это беспокоит? Меня нет: старик мой наверняка ведь до
сих пор не просыхает.
– Тогда идем, – заторопился Верн, озабоченно поглядывая на
лесополосу, словно оттуда в любую минуту мог появиться констебль Баннерман со
сворой гончих. – Пошли, пока опять какая-нибудь чертова гроза не разразилась.
Мы поднялись, готовые тронуться в путь. Вокруг как
сумасшедшие пели птицы, вне себя от восторга по поводу только что прошедшего
дождя, вновь показавшегося солнца, вшей этой послегрозовой свежести, массы
выползших на поверхность дождевых червей, да и вообще такой прекрасной жизни…
Словно по команде, мы одновременно взглянули на Рея Брауэра.
Он снова лежал в одиночестве, так, как мы его оставили,
перевернув лицом вверх. Руки его раскинулись, словно приветствуя засиявшее на
небе солнце. Поза эта была почти прекрасной и даже величественной, если бы не
кровоподтек на щеке, не запекшаяся кровь от носа к подбородку, если бы тело уже
не начало раздуваться и вокруг него не вились появившиеся вместе с солнцем
трупные мухи. И, конечно, если бы не запах… Он был с нами одного возраста, и он
умер, погиб, а мы живы. Я с ужасом отринул мысль о том, что в смерти может быть
что-то величественно прекрасное.
– О'кей, – сказал Крис чуть хрипло, – давайте-ка двигаться в
темпе.
Мы чуть ли не бегом отправились в обратный путь.
Разговаривать никому не хотелось. Не знаю, как остальные, но я почувствовал
необходимость кое-что обмозговать. Это «кое-что», связанное с телом Рея
Брауэра, беспокоило меня тогда, продолжает беспокоить и теперь.
Обширный кровоподтек на одной стороне лица, небольшая рваная
рана на темени, запекшаяся кровь из носа – и больше ничего, по крайней мере,
ничего видимого. Бывает, в пьяной драке получают повреждения похлеще и, чуть
оправившись, ударяются в запой по новой… И тем не менее, его должно было сбить
поездом – иначе почему с него слетели кроссовки? А как это так вышло, что
машинист его не заметил? Мог ли поезд отбросить его в сторону, но не убить при
этом? Думаю, что при определенном стечении обстоятельств такое вполне могло
случиться. Ударило ли его поездом в челюсть в тот момент, когда он попытался
увернуться? А может, он еще был жив в течение нескольких часов и там лежал
дрожа, один-одинешенек, отрезанный ото всего мира? Может, он и умер-то от
страха? Вот точно так же умерла однажды птица с перебитым крылом, умерла прямо
у меня на руках. Перед смертью ее тельце трепетало, клюв открывался и
закрывался, будто в предсмертном крике, темные блестящие глазки с мольбой
смотрели прямо на меня, потом дрожь прекратилась, клюв остался полуоткрытым, а
темные глазки словно затянуло белесой пленкой. То же самое могло произойти и с
Реем Брауэром. По-видимому, он умер, измученный нескончаемым ужасом, не имея
больше сил цепляться за жизнь.
Но больше всего меня, похоже, беспокоило другое. Помнится, в
радионовостях сообщалось, что он отправился за ягодами. Позднее я специально
перелистал в библиотеке газетные подшивки – все правильно, он ушел в лес
собирать ягоды, а значит, должен был взять с собой корзинку, ведерко или же
что-то в этом роде. Однако ничего подобного поблизости от тела мы не
обнаружили. Мы нашли сам труп, нашли кроссовки, и больше ничего. Быть может, он
выбросил корзинку где-то между Чемберленом и тем болотистым участком местности
в Харлоу, где и нашел свою смерть. Сначала, очевидно, он, наоборот, цеплялся за
этот предмет, напоминающий о доме, о тепле и безопасности, однако по мере того,
как он осознавал весь ужас своего положения – одиночество, отсутствие всякой
надежды на помощь, необходимость уповать лишь на собственные силы, – по мере
того, как страх пронизывал все его существо, он, должно быть, совершенно
бессознательно зашвырнул корзинку куда-нибудь в кусты у насыпи.
Не раз возникало у меня желание попытаться найти эту
корзинку – если она, конечно, вообще существовала. И даже много лет спустя меня
неоднократно посещало искушение отправиться одним прекрасным, солнечным утром в
Харлоу одному, без жены и детей, вырулить на ту самую проселочную дорогу в
своем почти новехоньком «форде»-пикапе, а добравшись до места, достать из
багажника свой старенький рюкзак, стянуть рубашку с плеч и обвязать ее рукавами
вокруг пояса… Потом натереть грудь и плечи жидкостью от комаров и продраться
сквозь кусты к тому самому заболоченному участку. Интересно, пожелтела ли там
трава по форме его распростертого тела? Ну конечно же, нет, ничто там уже не
напоминает о том давнем происшествии, нужно же, в конце концов, мыслить здраво
и не давать волю своей чрезмерной писательской фантазии… Затем я заберусь на
насыпь, поросшую теперь уже густой травой, и не спеша побреду вдоль ржавых
рельс по полусгнившим шпалам в сторону Чемберлена…
Все это глупости. Двадцать лет минуло с тех пор и, конечно
же, та корзинка для черники давно сгнила в густом кустарнике, раздавлена
гусеницами бульдозера, расчищавшего очередной участок под строительство, или же
просто обратилась в прах. И тем не менее, я не могу отделаться от мысли, что она
до сих пор там, где-то возле старой заброшенной узкоколейки. Время от времени
желание поехать поискать ее становится прямо-таки всепоглощающим. Оно, как
правило, посещает меня по утрам, когда супруга моя принимает душ, а ребятишки
смотрят очередную серию «Бэтмена» или «Скуби-ду» по 38-му бостонскому каналу. В
такие минуты я вновь становлюсь тем Горди Лашансом, который много лет назад
отправился с друзьями на поиски тела погибшего сверстника. Я снова ощущаю себя
мальчишкой, но тут же меня будто окатывает холодным душем, и я задаю вопрос:
каким именно мальчишкой из двоих?
