В мае 1950 года администрация тюрьмы решила подновить крышу
нашей фабрики. Лучше всего было делать это теперь, пока не наступила
убийственная летняя жара, и начался набор желающих. Их оказалось много, человек
семьдесят, потому что май – чертовски приятный месяц для работы на свежем
воздухе. Девять или десять бумажек с именами было вытащено из шапки, и случилось
так, что среди них оказалось мое имя и Энди.
На следующей неделе мы прошли через прогулочный двор после
завтрака с двумя охранниками впереди и двумя позади… не считая тех парней на
вышках, что не забывали окидывать взглядом все вокруг себя, благо бинокли у них
весьма неплохие.
Четверо несли большую лестницу, и ее прислонили к стене
низкого плоского строения, и забрались на крышу. Там мы начали заливать
поверхность расплавленным гудроном, выливая его полными черпаками и распределяя
жесткими щетками по поверхности.
Внизу сидели шесть охранников. Для них эта затея с крышей
обернулась великолепным недельным отпуском. Вместо того, чтобы вдыхать порошки
в прачечной или пылиться рядом с подметающими двор заключенными, короче говоря,
хоть как-то работать, они сидели на майском солнышке, облокотившись о низкий
парапет, и чесали языки.
На нас они смотрели вполглаза, потому что южная стена была
достаточно близко, бежать было некуда, а человек на крыше был прекрасной
мишенью, и в случае неверного движения заняло бы пару секунд прострелить любому
из нас череп. Итак, ребята сидели и расслаблялись, каждый из них был вполне
доволен собой, и не хватало лишь хорошего крепкого коктейля со льдом, чтобы
чувствовать себя хозяином мироздания.
Один из них был тип по имени Байрон Хедлей, и в 1950 году,
когда происходили все эти события, он находился в Шоушенке более долгое время,
чем даже я. Более долгое, чем два последних коменданта вместе взятые. Тот, кто
находился у власти в 1950 году, был урод по имени Джордж Дуней. Он был янки, и
все его терпеть не могли, кроме, наверное, тех людей, что назначили его на эту
должность. Я слышал, что в этой жизни его интересовали только три вещи.
Во-первых, статистика для книги, которая потом вышла в каком-то небольшом
издательстве, вероятно, за его счет. Во-вторых, какая команда выиграла
бейсбольный чемпионат в сентябре каждого года. И в-третьих, он добивался, чтобы
в Майне была принята смертная казнь. Джордж Дуней был большим сторонником
смертной казни. Он полетел с работы в 1953 году, когда вскрылись его махинации,
связанные с автосервисом в тюремном гараже. Он делился доходами с Байроном
Хедлеем и Гредом Стэмосом, но двое последних вышли сухими из воды. Никто не
сожалел, когда выгнали прежнего начальника, но назначение на его место Греда
Стэмоса было довольно неприятной новостью. Это был коротышка с крепкой нижней
челюстью, словно предназначенной для бульдожьей хватки, и холодными карими
глазами. Он все время усмехался, болезненно кривя лицо, будто хотел в сортир
или у него болела селезенка. Когда Стэмос пришел на пост коменданта, в Шоушенке
начали твориться такие зверства, о которых прежде не было слышно. И кажется,
хотя я не вполне уверен, что полдюжины могил для странным образом исчезнувших
людей, что стояли поперек дороги нового начальника, были вырыты в лесу, что
простирался к западу от тюрьмы. Конечно, и в прошлом коменданте не было ничего
хорошего, но Гред Стэмос был жестоким, убогим, а потому особо отвратительным
типом.
Он был добрым приятелем с Байроном Хендлеем. Как начальник,
Джордж Дуней был не более, чем пешкой в руках этих двоих, которые действительно
держали всю тюрьму.
Хендлей был высокий мужчина с неуклюжей ковыляющей походкой
и редкими рыжими волосами. Он легко загорал на солнце, всегда громко говорил, и
если вы недостаточно быстро подходили на его отклик, мог ткнуть вас как следует
рукоятью своего пистолета. В тот день, на крыше он разговаривал с другим
охранником по имени Мерт Энтвистл.
Хендли получил неожиданно хорошую новость, и усмехался своей
желчной злорадной усмешкой. Это был его стиль. У этого человека ни для кого не
находилось доброго слова, и он был уверен, что весь мир против него. Этот мир и
все эти ублюдки, его населяющие, испортили ему лучшие годы его жизни, и они
были бы счастливы испортить остаток его дней. Я видел несколько тюремных
офицеров, которые выглядели вполне умиротворенными и счастливыми, и понимал,
как они к этому пришли. Для этого достаточно видеть разницу между их жизнями,
возможно, полными страданий, борьбы и нищеты, и состоянием людей, за которыми
они присматривают. Так вот, те офицеры, о которых я говорю, смогли увидеть
разницу и сделать соответствующий вывод. Остальные не смогли и не захотели.
Для Байрона Хендлея не было и речи ни о каком сравнении. Он
может спокойно сидеть здесь под теплым майским солнышком, болтать всякий вздор,
тогда как в десяти футах от него работает, обливаясь потом, и обдирая себе
ладони о большие ковши с кипящим гудроном, группа заключенных, каждодневный
труд которых был настолько тяжел, что теперь они даже ощущали облегчение. Вы
можете припомнить старый вопрос, который обычно задают, чтобы проверить,
являетесь ли вы оптимистом или пессимистом. Для Байрона Хендлея ответ всегда
будет одинаков: стакан полупустой. Во веки веков аминь. Если вы предложите ему
стаканчик превосходного апельсинового сока, он скажет, что мечтал об уксусе.
Если вы похвалите верность его жены, он ответит, что не удивительно: на эту
уродину никто и не прельстится.
Так он сидел, разговаривая с Мертом Эндвислом достаточно
громко, так, что мы слышали каждое слово, и его широкий белый лоб уже начинал
краснеть под солнечными лучами. Одной рукой он опирался на парапет, окружающий
крышу. Другую положил на рукоять своего револьвера 38 калибра.
Мы все слушали его рассказ вместе с Мертом. Суть была в том,
что старший брат Хендлея свалил в Техас лет четырнадцать назад и с тех пор,
сукин сын, ни разу не давал о себе знать. Семья решила, что он уже погиб,
причем давно. Но неделю назад раздался звонок из Остина, это был адвокат,
сообщивший, что брат Хендлея умер четыре месяца назад довольно богатым
человеком.
– Меня всегда поражало, – говорил Хендлей, этот
благороднейший из смертных, – как удача может приваливать к таким ослам, как
мой милый братец. Деньги пришли к покойному как результат операции с нефтью, и
это было что-то порядка миллиона долларов.
Нет, Хендлей не стал миллионером. Возможно, это даже его
сделало бы счастливым, хотя бы не надолго. Но брат оставил каждому из членов
семьи кругленькую сумму, 35 тысяч долларов, что тоже, казалось бы, очень
неплохо.
Но для Байрона Хедлей стакан всегда полупустой. И уже
полчаса он занимался тем, что жаловался Мерту на проклятое правительство,
которое хочет хапнуть хороший кусок его наследства.
– Ну вот, теперь я останусь без новой машины. Да если у меня
и хватит на нее, тоже приятного мало, – нудел он. – Нужно платить неслыханную
цену за саму машину, потом тебе влетит в копеечку ремонт и техобслуживание,
потом эти идиотские дети начинают упрашивать вас покатать их и…
