– О чем ты думаешь? – спросила она.
– О доме, – ответил он.
– В Калифорнии?
Он покачал головой, смахнув пшеничные волосы с ее глаз. Дом – это понятие было гораздо необъятнее, чем просто географическое место. Оно не заключалось в каком-либо штате, городе или здании. Ни в норе кроликов или пастбище Блю; его не было ни в Лос-Анджелесе, ни на космической станции, ни даже на Мысе Хаббарда.
– Это там, где я живу, – прошептал он. – Мой дом здесь.
– На Мысе?
– С тобой. Где бы ты ни была.
– Но ведь тебе придется уехать.
– Знаю, – сказал он.
– Я не хочу думать об этом сегодня, – прошептала она. – Каждый день приближает нас к расставанию, а мы только-только начали…
– Знаю, Ру.
– Тогда помолчи, Зеб. Не вспоминай об этом сейчас. – Но он не мог ничего с собой поделать. Даже с учетом всей той любви, что расцвела между ними, оставалась еще и холодная действительность: ему предстояло возглавить лабораторию, и теперь он не мог пойти на попятный.
К тому же он знал, что Румер никогда не согласится покинуть Мыс Хаббарда.
Она легонько застонала, и он прилег рядом с ней. Старые пружины заскрипели под их телами; по крыше царапали ветви гигантских дубов, а сосновые ветки шуршали, болтая о чем-то с морским бризом.
Ее кожа была столь же мягкой, как и раньше. Она жарко целовала его в губы, пальцами гладила его спину, пока они стягивали одежду друг с друга.
Он видел ее голой в детстве, но и предположить не мог, что его взгляду предстанет такая красотка. Он ошеломленно выдохнул и бросился целовать ее плечи, ключицы, грудь.
Оттого, что он помнил ее очень застенчивой, Зеб думал, что это проявится и в постели. Но, возможно, любовь к природе придала ей сил и уверенности в себе. Или же все дело было в том, что они шли к этому мгновению всю свою жизнь.
Едва прикоснувшись к ее животу, он попал пальцем в чувствительное место, и она рассмеялась. Он тоже хохотнул, чтобы избавиться от излишнего напряжения. Потом их взгляды встретились, и когда вспыхнул огонь маяка, их смех умолк. Они обнялись и стали покачиваться в ритме ветра и моря. Они словно очутились в лодке, плавно плывущей по волнам, и тут он проник в ее лоно, принявшее его с таким влажным жаром, какой ему и не снился.
– Неужели это происходит на самом деле? – прошептала она.
– Да, потому что это и есть мы, – ответил он тоже шепотом.
– Я и не знала.
– Я тоже. – Он прильнул к ней, одной рукой обхватив ее за спину, а другой лаская лицо.
Они целовались без остановки, почти не дыша, а волны становились все выше и сильнее, и их лодка начала трещать по швам. Их трясло, они налетали на рифы, прорываясь сквозь шторм, ни на секунду не разжимая страстных объятий.
– Не отпускай меня, – шептал он, пока она дрожала под его телом.
– Никогда! – воскликнула она.
Румер трепетала, тяжко дыша, а он обнимал ее так крепко, как еще никого и никогда. Они слились воедино, они делили одну кожу на двоих, и ее тепло стало его теплом. Его сердце, словно ракета на старте, пыталось вырваться из груди и унестись в неизведанные дали.
Но он не боялся, потому что с ним была Румер, которая, как маяк, указывала ему верный путь.
– У меня есть ты, – ласково шептала она, положив руки ему на плечи. – Я люблю тебя, Зеб, я всегда любила только тебя.
– Румер, – со стоном прошептал он и изверг в нее мощный поток своих раскаленных чувств, – и я тоже всегда любил только тебя.
Они еще долго держали друг друга, раскачиваясь на простынях. В комнате по-прежнему висели их искренние слова. Они смешались с ветром, став частью воздуха Мыса Хаббарда. Зеб вдыхал их полной грудью, ощущая рядом с собой податливое тело Румер. Ему казалось, что они были не просто вместе, нет, они слились в единое целое.
– Я всегда хотел тебя. Всегда хотел, чтоб ты позвала меня домой, – сказал он, глядя в ее голубые глаза, в которых отражались все противоречия их жизней. – Ты – причина моего пребывания на этой земле.
– Не исчезай, Зеб, – прошептала она. – Останься у нас. Не возвращайся в Калифорнию.
Он молчал и думал о своей лаборатории, проектах и ожиданиях, которые на него возлагали коллеги.
– Тогда составь мне компанию, – сжимая ее руки, попросил он. – Ты так долго заботилась о своем отце, Куин, других жителях Мыса. Теперь позволь мне позаботиться о тебе, Румер. Я люблю тебя, так что поедем вместе. Пожалуйста…
– Я не могу. Мыс Хаббарда – моя родина, Зеб. Как сказала Куин, мое место здесь.
– Будь со мной, Ру, – не унимался он. – Пусть наше место будет там, где мы с тобой вдвоем…
Но она ничего не ответила. Их убаюкивал плеск волн с пляжа. Уж не слышала ли она в этом плеске просьбу остаться и не уезжать?
Не сдерживая своих эмоций, он приник головой к ее груди, пока она нежно поглаживала его спину. Луч маяка метался вдоль стены, чертя незримую линию, а Зеб уже потерял счет времени. Румер обнимала его, и они слушали шлепанье волн по песку. Он то проваливался в пучину сна, то выбирался из нее, но каждый раз, глядя на Румер, он видел, что она не спала, а взгляд ее широко раскрытых голубых глаз был устремлен в окно. Он спрашивал себя, не значило ли это, что она обдумывала его слова.
– Я хочу, чтоб ты была со мной, Ларкин. Тут ли, там, какая, собственно, разница? – не вытерпев, спросил он.
– Есть разница, – ответила она с легкой грустинкой, потому что знала: лето вскоре закончится, и он умчится в свою новенькую космическую обсерваторию и снова покинет ее, как и много лет назад.
– Румер…
– Для НАСА есть разница, – сказала она. – Думаешь, они не стали бы возражать, если б ты пожелал остаться здесь?
Ему ужасно не хотелось думать об этом сейчас. Румер лежала в его объятьях, вдалеке над темной водой кричали чайки, а о скалы разбивался прибой. Зеб закрыл глаза. Никогда в жизни он не был еще так счастлив.
Глава 27
Дом был почти идеален. Огромный, с надежной кровлей, тремя каминами, широкими верандами и лужайками до самого пролива Лонг-Айленд, он словно молил, чтоб в нем провели лето. Девчушки в сарафанчиках должны были кататься на качелях, мальчишки с растрепанными вихрами приносили бы свежепойманную рыбу, а на кухне лимонад тек бы рекой. И тра-ля-ля. Что же касается внутреннего убранства, то здесь хозяева слегка перестарались. Повсюду, абсолютно в каждом углу был ситец. Леопардовые коврики Элси ди Вульф, которые еще сгодились бы для манхэттенской квартирки десятилетней давности, тут были совершенно ни к селу ни к городу. И что самое забавное, на купленных с аукциона портретах кисти импрессиониста из Блэк-Холла Хью Ренвика были изображены не члены семьи владельца дома, а какие-то чужие люди.
