– Алло?
– Это я, – сказал он.
– Где ты?
– Я… – он сделал паузу, – я… в гостинице.
– В Бостоне? – спросила она, чувствуя давление в ее груди, словно ее сердце только что раскололось.
– Да.
– Иди домой, – прошептала она.
– Нет, Мэй.
Она видела огни за окном. Бикон-хилл тысячами и тысячами огней, пылающих в зданиях, офисах и гостиницах, спускался к парку. Мартин был где-то там… в пределах видимости, в пределах пешего хода. Ее глаза наполнились слезами.
– Ты не понимаешь меня, – сказал он. – Я ведь пытался объяснить тебе, как я отношусь к своему отцу! Тому, что он сделал, нет прощения. И все же ты твердо намеревалась вынудить меня…
– Вынудить? – спросила Мэй, почти смеясь.
Слово настолько не подходило к тому, что она пыталась сделать. Облегчить, ослабить, возможно, заживить, смягчить.
– Не важно, – сказал он. – Я остаюсь здесь. Лучше так, нам надо расстаться. Ты не смогла быть счастлива со мной, с тем, как все обстоит в моей жизни.
– Ты не прав, – возразила она. – Мы пробовали, узнавая вместе…
– Но ты отказалась принимать меня таким, какой я есть, – сказал он. – Тебе нужно было повидаться с ним. Ты не поверила мне, когда я говорил тебе, что я считаю некоторые вещи непростительными.
– Я узнала это о тебе сегодня вечером, – пробормотала Мэй, давясь слезами.
– Сегодня вечером?
– Да, – сказала она. – Ты не можешь простить мне, что я повернулась к твоему отцу, и теперь ты оставил меня. Ты закрыл дверь передо мной, как закрыл эту дверь перед ним.
– Мэй…
– Это правда, так ведь?
– Да, – сказал он. – Я заберу свои вещи завтра, пока тебя не будет. Прощай.
Мэй заплакала, но Мартин уже повесил трубку. Прижимая к щеке трубку, она смотрела в окно на огни Бостона, и ей хотелось понять, где Мартин. Она спросила себя, почему она не послушалась его, как она позволила этому случиться? Ее самый сильный страх… и Кайли тоже… Если Мартин смог отказаться от своего отца, кто мог бы поручиться, что он не сделает того же и с ними?
Теперь он ушел; он вычеркнул их из своей жизни. Она думала, что та связь, которую они чувствовали между собой с самого начала, защитит ее, защитит их любовь.
Она ошиблась.
Глава 16
Следующие несколько игр Мартин носился по ледовой коробке, как смерч, расшвыривая всех на своем пути, – настоящее физическое воплощение человеческой ярости. Он делал свой хет-трик в каждой из игр, и газеты нарекли его «Человек-таран». Он был неистов – полосовал клюшкой направо и налево, колол маски, как орехи, швырял противников в бортик. Он жаждал крови, и он получал ее.
Его катание изменилось. Он носился по льду, не скользил. После тренировки вратарь «Медведей» поделился с командой своими впечатлениями: когда Мартин летел к сетке с шайбой на своей клюшке, он напоминал беспощадного одноглазого циклопа из кино – один глаз прищурен, другой воспламенен ненавистью, горит сам и испепеляет противника.
Рэй пытался поговорить с ним, в ответ Мартин нарычал на него. Тренер хотел обсудить растущее общее время на скамье штрафников, но Мартин только огрызнулся. Он замахнулся на репортера, который захотел обсудить отсутствие Мэй с самой последней игры на своем поле, и на следующий день в газете появилась фотография Мартина, где он выглядел как форменный убийца.
Во Флит-центр позвонила Кайли, сказала, что она надеется, что он сумеет попасть на ее вечеринку по случаю дня рождения.
– Кайли, ты же знаешь, я очень хотел бы. Но график… – едва сумел проговорить Мартин севшим от волнения голосом.
– Я все равно хочу, чтобы ты пришел.
– Что ж, к сожалению, у моей команды другие планы на меня.
– Вы с мамой разводитесь?
– Знаешь, Кайли, тебе лучше поговорить с твоей мамой. По правде сказать, мне пора идти. Меня ждут на льду.
– Я скучаю без тебя, папа.
Мартин нажал на рычаг и хлопнул трубкой с такой силой, что разбил ее. Ее голос, ее слова напомнили разговоры с Натали.
Он разбил сердце своей собственной дочери… что заставило его думать, будто он никогда больше не поступит так снова с другой девочкой?
Апрельские ночи были мягкими и теплыми, и Мартин проводил их один на один с телевизором в гостиничном номере. В Бостоне или там, где проходила игра. Он заказывал ужин в номер и смотрел кино, даже когда товарищи по команде колотили в его дверь, пытаясь заставить его выйти с ними в город.
– Золотая Кувалда вернулся в наши ряды. – Некоторые из холостых парней соблазняли его походом в бары и клубы.
– Идите к черту. – Мартин легко вступал в драку, если кто-то продолжал проявлять настырность.
Телефон трезвонил часто, но Мэй не позвонила ни разу. Что он хотел бы сказать, позвони она ему? Прошлое было заморожено внутри него, озеро, которое никогда не растает. Его воспоминания о Натали были неподвластны времени.
Мэй не хотела, не могла понять, что ничто не может возвратить ему девочку. Ну, поговорит он с отцом, пусть даже поймет, что старик не хотел ее смерти, не хотел причинить ей боль. Но этим ничем не изменить ход вещей, не вдохнуть жизнь в маленькую девочку Мартина.
И как бы сильно он ни любил Мэй, как бы ни хотел повернуть время обратно к тому дню, когда она еще не пре дала его, ему не забыть ее поступка.
«Предала» – сильное слово, и звучало оно резко и больно, как лезвие ножа, глубоко врезалось в Мартина. Своей поездкой к отцу Мэй предала Мартина. Он лежал на кровати гостиницы, скрючившись от боли. Его щека была одним сплошным синяком, губа рассечена, но он даже не чувствовал этой физической боли.
Болело глубже. Болело где-то там, в самом сердце, где, как он верил, осталась жить Натали. Мэй была единственной, кто когда-либо касался этого места. Она успокоила его боль своей лаской и любовью, а теперь расколола его сердце на части и оставила зиять кровавой раной.
Но, может, так легче. Если он не заговорит с Мэй, ему не придется рассказывать ей, что происходит с ним. Закрывая один глаз, он другим смотрел на картину на стене. Так, проверяя зрение, Мартин лежал на кровати и старался ни о чем не думать.
Мартин отсутствовал уже две недели, когда Дженни прибыла в «Брайдалбарн». Предлогом ей сослужил ананасовый джем.
Они оставили корзину на столе Мэй и вышли через розарий.
– Как ты? – спросила Дженни.
– Плохо, – призналась Мэй. – Волнуюсь о дочери. Кайли много плачет. Она скучает и тоскует по нему.
– А ты?
