Тэдди велела ему глубоко вздохнуть и дышать глубже, он послушался. Паника ушла.
– У вас есть глубокий рубец.
– Рубец?
– Да. Я могу видеть, где в вашем левом глазу сетчатка стала отделяться. Это там, где вам нанесли удар тупым предметом?
– Мадам, травмами тупыми предметами я зарабатываю себе на жизнь, – ответил Мартин.
– Похоже, что так, – заметила Тэдди.
Теперь она объяснила ему, что накапает ему капли в глаза, чтобы расширить зрачки. Глаза защипали, как ужаленные, но он даже не вздрогнул. С помощью апланатического тонометра Голдмана она измерила давление в каждом глазу, чтобы определить, нет ли глаукомы. Наконец, используя мощную фотокамеру, установленную на щелевидной лампе, она сделала несколько фотографий.
Выпрямившись, она улыбнулась ему, показывая, что обследование закончено. Она сделала несколько пометок, и Мартин оглянулся на Мэй. Она тихонько сидела на другом конце комнаты, и Мартин постарался сфокусироваться на ней. Капли и странный свет в его глазах временно замутили его зрение даже больше, чем до прихода к врачу, и все, что он мог видеть, был темный силуэт на фоне окна.
– Что вы обнаружили, Тэдди? – услышал он, как спросила Мэй.
– Ну что ж, имеются данные об отделение сетчатки, о котором мне говорил Мартин.
– Значит, проблема в этом? – спросил Мартин, несколько успокоенный. – Это случилось почти четыре года назад, когда Нильс Йоргенсен отомстил мне за какой-то мой удар. Я играл за Ванкувер в то время, и мне делали операцию лазером там. Док сказал мне, что применил «точечную сварку» и все прошло отлично. Я был… в общем, никаких проблем. Я отыгрался на Йоргенсене, а он снова на мне.
– Своего рода бесконечный цикл, – прокомментировала Тэдди.
– Хоккей. – Мартин пожал плечами.
Тэдди кивнула. Она скрестила руки на груди, совсем как его мама, когда стояла у себя на кухне в Лак-Верте, выслушивая очередное из его самых неправдоподобных оправданий, почему он играл в хоккей с Рэем, вместо того чтобы выполнять свои обязанности по дому или сделать уроки.
– Так в этом и проблема? – спросила Мэй.
– Еще не уверена, – призналась Тэдди. – Мне бы хотелось провести еще кое-какое обследование, но здесь у меня нет нужного оборудования. А вы не могли бы зайти ко мне в мой кабинет в больнице?
– Конечно, смогу, – заверил ее Мартин. – Надеюсь только, гендир Джи Эм не прознает об этом.
– Гендир Джи Эм?
– Переведи, Мартин, – попросила Мэй.
– Ой, простите. Генеральный директор «Медведей». Срок моего контракта истекает в этом году, и мне только не хватает, чтобы они пронюхали о моих проблемах с глазами. Они и так поприжали меня из-за лодыжек. Не хочу сам пополнить их боезапас перед переговорами.
– Они ничего не узнают ни от меня, ни от моих сотрудников, – твердо заверила его Тэдди. – Но я не могу ручаться за всю больницу. Давайте сделаем так. Приходите попозже, после приемных часов, завтра вечером. Около девяти, например? Тогда я вас и посмотрю.
– Большое вам спасибо, – поблагодарила Мэй.
– Мерси бьен (большое спасибо), – сказал Мартин.
Ему хотелось, чтобы действие капель совсем прошло.
Он вспомнил о стенах приемной и еще раз подумал о матери. У нее получались отличные фотографии.
– А кто делал эти фотографии? – спросил он у Теодоры.
– Мой муж.
– Он был фотографом?
– Это было его хобби. Мы любили путешествовать, особенно на острова. Мы обожали острова. И всюду мы искали маяки, а Уильям фотографировал их.
– Почему маяки? – удивился Мартин.
– Потому что они и сами по себе красивы, и потому что Уильям хотел таким образом выказать дань уважения моей работе, которую я делаю для слепых.
«Слепой» – это слово наполнило Мартина страхом. Но Тэдди продолжала говорить, рассказывала о кирпичном маяке на отвесном берегу Гай-Хэд, полосатом маяке на Кэйп-Хэттерас, каменном маяке на Блэк-Айленде, мрачной колонне на Галл-Айленде.
– Фотография была его страстью, – пояснила Тэдди.
– Моя мама занималась фотографией, – почему-то сказал Мартин.
– Возможно, и вы унаследовали ее талант, – заметила Тэдди.
– Нет, я пошел в отца. – Мартин покачал головой. – Играю в хоккей. Грубая выделка.
– Вас может удивить, что вы обнаружите в себе, когда поднесете фотоаппарат к глазу, – сказала Тэдди.
У Мартина сжало горло. Его зрение, напрочь стертое каплями и еще непонятно чем, может сделать невозможным для него и это занятие. Он хотел что-то сказать, но только затряс головой.
– Итак, – напомнила Тэдди. – Жду вас завтра в моем другом кабинете.
– Спасибо, что придумали, как это осуществить, – сказала Мэй.
– Это самая малость, которую я могу для вас сделать, – призналась Тэдди. – Мартин сродни члену королевской семьи для Бостона. Уильям меня бы понял.
– Моя мать была бы вам благодарна, – добавила Мэй на прощание, обнимая Мартина. – Жаль, что она не дожила до моей встречи с Мартином.
– Мне кажется, она все про него знает, детка.
Глава 24
Дул свежий летний ветерок, давая обитателям тюрьмы небольшое избавление от жары на тюремном дворе. Когда Серж выглянул через ограду, отделяющую двор, он заметил маленького мальчика с бейсбольной перчаткой. Посетителей сегодня не было, но даже если бы это и был день для посещений, того, кого пришел навестить этот ребенок, он бы больше здесь не нашел. Серж узнал в нем Рикки, сына Тино.
– Что это он тут делает? – спросил Серж у охранника Джимми.
– Грустная история, – ответил Джим. – Приходит сюда всякий раз, когда ему это удается.
– Но его отец умер.
– Вот и скажи ему сам об этом.
– Не верит?
Джимми покачал головой:
– И похороны сделали, и все прочее, но этот ребенок отказывается принимать правду.
– И что он тут делает? – спросил Серж, выглядывая за решетку ограды.
Мальчику было около восьми. Маленький, жилистый и гибкий, он был одет в синюю футболку и бейсболку «Янки». Он все время подбрасывал одной рукой мяч и ловил его другой, в бейсбольной перчатке, совсем как питчер, подающий мяч, ожидающий когда бэттер, отбивающий мяч, займет позицию.
– Просто стоит там. Или бросает свой мяч о стену, пока я не прогоню его домой.
– А как его мать?
– У нее свои проблемы.
– И чего он хочет?
– Кто же его знает? – ответил вопросом на вопрос Джимми, наблюдая за мальчиком. – Может статься, ожидает своей очереди попасть сюда. Куда отец, туда и сын.
