— Наверняка именно удивление заставило тебя потерять голову и поднять на нее руку, — заметил Никос ровным голосом. Его глаза блеснули золотом, и, к изумлению и стыду Тристанны, он провел пальцами по едва заметным следам синяков, не отрывая взгляда от Питера. — Думаю, ты знаешь, что я не терплю чьих-то отметин на том, что принадлежит мне.
Никос понял, что ей было все равно. Он почти научился читать ее, и сейчас, хотя ее лицо оставалось спокойным, она напряглась, не глядя на него, но упрямо поднимая подбородок.
Никос предвидел, что они встретят Питера, за этим они и приехали во Флоренцию, но не ожидал, что в нем всколыхнется такой гнев при виде злобного лица Питера и нарочито спокойного — Тристанны. Он убеждал себя, что гнев не имеет отношения к его желанию защищать ее от этого животного, что он вызван только явной уверенностью Барбери, что он перехитрил Никоса, навязав ему свою сестру.
— Но ты уже провел с ней некоторое время, — Питер пожал плечами, — и должен был заметить, как трудно держать ее в узде.
Никосу захотелось уничтожить Питера. Он сказал себе, что просто ненавидел его, вне зависимости от его слов, но глубоко в душе знал, почему конкретно хотел схватить Барбери за горло, и это понимание совсем не нравилось ему.
— Мне это не кажется трудным, — тихо сказал он.
— В таком случае у тебя есть способности, которых нет у меня, — презрительно обронил Питер. — Да и наш отец находил ее такой утомительной, что избавился от нее много лет назад.
— Вообще-то я еще здесь, — резко сказала Тристанна, и ее глаза потемнели от гнева, — и все слышу.
Питер ухмыльнулся, не сводя глаз с Никоса.
— Или мы вкладываем разные смыслы в понятие «держать в узде», — фыркнул он. — Она слишком надменна — эту черту она унаследовала от матери.
— Моя мать какая угодно, только не надменная. — Никос восхитился ее спокойствием, хоть и не поверил в его естественность. — Хватит, Питер. Зачем нам выносить сор из избы? Никосу, должно быть, смертельно скучно.
— А ты, конечно, — сказал Питер своим масленым голосом, — не можешь этого допустить.
Никос почувствовал, как ее тело напряглось, словно она боролась с собой, чтобы не броситься на брата и не избить его до полусмерти. А может быть, это его собственное желание спроецировалось на нее. В любом случае он больше не желал тратить на Питера время.
— Извини нас, — высокомерно бросил он, что, как он знал, должно было взбесить Барбери еще сильнее. — Мне нужно кое с кем повидаться.
— Разумеется, — Питер холодно кивнул.
Он посмотрел на сестру, она улыбнулась ему, если только такой ледяной оскал можно было назвать улыбкой. Питер растворился в толпе, не оглянувшись.
Едва отдавая себе отчет в том, что делает, Никос обнял Тристанну за голые плечи и привлек ближе к себе. Она подняла на него глаза, и он не смог распознать, что за чувство было в них. Однако он знал, что в ней горело то же пламя, что в нем самом. Она слишком чутко реагировала на каждое его движение, разве мог он противиться этому? Он попробовал убедить себя, что это тоже часть его мести, но уверенность вдруг оставила его.
Он протянул ей бокал — свой он осушил, когда увидел ее брата, подходящего к ней. Ее рука, протянувшаяся навстречу ему, слегка дрожала, и это была единственная видимая реакция на неприятный разговор.
— Вы с братом не ладите, — тихо заметил Никос.
Это было абсурдное преуменьшение, и она усмехнулась.
— В нашей семье не жалуют проявление эмоций, вне зависимости от обстоятельств. Нас растили как совершенных роботов, улыбающихся по команде и беспрекословно слушающихся отца. — Она пожала плечами и отступила на шаг; он неохотно отпустил ее. — Питер ни с кем не ладит, а если бы ладил, не показал бы этого.
Она не смотрела на него, и Никос не мог понять, почему так сильно хотел встретить ее взгляд. Собственные желания пугали его. Все шло по плану, кроме сегодняшней сцены под дождем: он появился перед объективами камер, на вечере, полном бизнес-воротил и сплетников, с наследницей Барбери. Только ленивый не станет судачить об отношениях Никоса Катракиса с представительницей этой семьи, и когда придет время обойтись с ней так же, как некогда обошлись с Алтеей, это будет иметь куда более сильный общественный резонанс. Но сейчас все, о чем он мог думать, — это чертово платье Тристанны, заставлявшее блекнуть всех женщин Флоренции. Она была как пламя, умоляющее, чтобы к нему прикоснулись, и совсем не выглядела дешево, как он хотел сначала, намереваясь наказать ее за упрямство. Он даже ждал, что она откажется его надевать. В результате она разбила его на его же поле. Ее тело в этом платье излучало секс, манило к себе, и все равно платье подчеркивало ее грацию и стать. Дело было в ее искренней улыбке; она словно не замечала, что платье вызывающее, что мужчина рядом с ней предпочел бы оказаться в постели с ней, а не присутствовать на этом вечере. Он не помнил, чтобы хотел кого-то так же сильно.
— Почему ты так смотришь на меня? — спросила она после долгой паузы.
В воздухе скопилось напряжение, и Никос понял, что больше ждать не может. Он хотел ее, и ему было все равно почему.
— Ты завораживаешь меня, — тихо сказал он.
— Ты выбрал это платье. — Она наконец посмотрела на него: ее глаза были цвета искушения, которому он больше не мог противостоять.
— Дело в том, как ты его носишь, — ответил он, подходя совсем близко, но не решаясь коснуться ее; только не здесь, где ему придется остановиться. — Я хочу сорвать его с тебя. Зубами.
Глава 9
Молчание, в котором они проделали весь обратный путь, звенело от жара, кипевшего в них обоих. Она ни на что не соглашалась, напомнила себе Тристанна, она только посмотрела на него, и он молча вывел ее из дворика и помог сесть в подогнанную служащим машину с галантностью, совершенно не вязавшейся с голодом в его взгляде.
Они доехали на удивление быстро. Никос захлопнул и запер дверь — запер ее вместе с собой. Вдруг исчезло все, кроме горячего блеска в его темных глазах, и сердце Тристанны тяжело забилось. Ей захотелось сбежать, убежать так далеко, чтобы все это осталось позади, чтобы это чувство исчезло, но она не сможет уйти от него, никогда не отделается от него. Не потому, что он станет преследовать ее, — она просто не могла, не хотела пошевелиться, несмотря на заходящееся от страха сердце.
Образ дракона снова появился перед ее внутренним взором, и она поняла, что вот-вот ощутит на себе его пламя, танцевавшее вокруг них с самого первого дня, в его темных глазах, насмешливой улыбке. Она знала, что это пламя сожрет ее, не оставит ничего, кроме пепла, но не сдвинулась с места, не выскочила из комнаты, не отвела взгляда. Инстинкт самосохранения отказал как раз тогда, когда был нужен больше всего. Губы Никоса изогнулись в полуулыбке, глаза обещали так много, что Тристанна затрепетала.
— Иди сюда. — Его голос был словно веревка, мягко опутавшая ее, как еще одно обещание, заставлявшее ее тело ныть от желания, которому она должна была противостоять всеми силами.
