Наверно, поэтому она приподнялась на локте и начала покрывать его грудь поцелуями, поэтому его руки обхватили ее, а его губы ввергли ее в еще не познанный ад. Она ничего не могла поделать с собой, с этим знакомым огнем, разгорающимся все сильнее, и сдалась, оседлав его. Она посмотрела на него и увидела, как блестят золотые глаза и изгибаются губы, когда приняла его глубоко в себя. Она вляпалась серьезнее, чем когда бы то ни было. Она знала, что все этим закончится, с того самого дня, когда впервые увидела его, и мечтала об этом. Поэтому двигалась все быстрее, теряя остатки разума, не думая о том, что от нее останется только пепел, — именно этого она ждала и боялась.
Глава 11
Тристанна сидела во дворике, окружавшем роскошную виллу высоко в серо-зеленых горах Кефалонии, и мечтала, чтобы сияющее Ионическое море, накатывающее на камни далеко внизу, могло утешить ее. На узкой полоске суши перед ней росли оливковые деревья, сосны и кипарисы, купающиеся в свете позднего утра. Ассос, крошечная рыбацкая деревушка, оккупировал маленький клочок земли; оранжевые крыши весело поблескивали на солнце, а над ними возвышался дворец XIX века. Кефалония была красива не нежной бело-голубой красотой самых известных греческих островов, на которых Тристанна бывала в юности, а грубоватым, диким очарованием суровых скал и притаившихся в самых неожиданных местах золотых пляжей. Тристанна не удивилась, узнав, что Никос называет своим домом такое место.
Она уселась поудобнее, намеренно не оглядываясь: там, у дверей, ведущих в дом, Никос нетерпеливо по-гречески отвечал на один из бесчисленных деловых звонков. Ей не надо было смотреть на него, чтобы знать, где он и что делает, как будто она была настроена на него. Она чувствовала, когда он рядом: ее тело само собой приходило в боевую готовность, и это была только одна из причин, чтобы отчаяться. Она безвозвратно потеряла даже тот слабый контроль, который имела над этой странной ситуацией, и если и были более серьезные проблемы, Тристанна не могла представить их.
Он полностью подчинил себе ее тело и дух. Он занимался с ней любовью так яростно, умело и часто, что она сомневалась, станет ли когда-нибудь прежней, и ее немного пугало, что это не так уж беспокоит ее. Дни шли за днями, и она снова и снова горела для него.
По пути из Италии в Грецию они останавливались, где хотели: Сорренто, Палермо… Достопримечательности смешались у нее в голове, зато она прекрасно помнила ленивую улыбку Никоса на залитой солнцем улочке Сорренто, тяжесть его руки на ее талии, когда они осматривали Валлетту — древний город на Мальте. Они остановились на Итаке, прежде чем отправиться в Ассос.
— Вилла когда-то принадлежала моему деду, — сказал он, когда они сошли с яхты в маленькой бухте и ехали в великолепном «мерседесе» между холмов. — После смерти отца она перешла ко мне.
— Значит, ребенком ты никогда здесь не был? — спросила она, глядя в окно на деревенский пляж, где под белыми зонтиками играли дети, и светлые дома, так и просившиеся под прицел фотоаппарата, под неимоверно синим небом.
Его взгляд был тяжел и циничен.
— Я не приезжал сюда на каникулы, если ты об этом. Все детство я безвыездно провел в Афинах, — ответил он, и она вспомнила, как он упомянул трущобы, и покраснела.
Тогда и появилась эта потребность защитить его, в первую очередь от его собственного прошлого, но она не позволила себе думать о том, что это могло значить.
— Ты назвал это место своим домом, и я подумала, что с ним связаны детские воспоминания, — сухо сказала она.
Ее пугало то, что он видел, насколько другим человеком, более мягким, принимающим все близко к сердцу, она стала. Его взгляд был холоден, и она затихла.
— Это единственный дом отца, в котором он не был ни разу на моей памяти, — сказал Никос тоном, не способствующим развитию разговора, — и мне это нравится.
Она не стала спрашивать его об отце. Он привез ее на виллу и сразу отвел в спальню, окнами выходившую на море внизу. Она так изголодалась по нему, что не сказала ни слова против. Если бы они могли оставаться в постели вечно, думала она сейчас, глядя на горизонт.
Здесь, где Никос был такой же частью острова, как оливковые деревья, вопрос о его отце рано или поздно все равно всплыл бы. Тристанна узнала, что его отец вырос здесь, а потом дед Никоса заставил его участвовать в бизнесе. Было трудно определить, кто из них двоих был более суров и властолюбив. Тристанна убедила себя, что стремление узнать больше о семье человека, сотрясшего основы ее жизни, логично, хотя сама прекрасно знала, что причина ее интереса вовсе не в этом.
— Ты знал своего деда? — спросила она однажды, когда они обедали в таверне на деревенской площади.
— Мне непонятна твоя одержимость им, — насмешливо ответил Никос. — Ты что, охотник за привидениями, Тристанна? Остров кишит ими, я уверен. Здесь много святых и мучеников, которые могут тебя заинтересовать, не обязательно копаться в истории моей семьи.
— Это не одержимость, — спокойно ответила Тристанна, прибегая к единственному оставшемуся у нее оружию, и отпила вина. — Но мне действительно интересно. Он построил удивительный дом для человека, о котором ты так неуважительно отзываешься.
Вилла была мечтой художника, с ее тщательно продуманными интерьерами и захватывающими видами из окон.
— Мой дед был не очень приятным человеком, Тристанна. — Глаза Никоса опасно блеснули. — У него была художественная жилка только в отношении приобретения вещей, про которые ему говорили, что они стоят того. — Он пожал плечами, но взгляд был по-прежнему холоден. — Хотя может ли основатель империи быть приятным человеком? Его сын вырос его копией, в которой все плохие качества стократно усилены. Вот мое наследство, которым я горжусь.
Она знала, что он болезненно отреагирует на любое проявление сочувствия или понимания, и заставила себя сохранять равнодушный вид. Иногда ей казалось, что он проверяет, есть ли в ней какие-то чувства к нему, поэтому она особенно старалась не проявлять их, как будто их отношения не выходили за рамки физической близости и ожидания обещанных денег. Возможно, для него это было так.
— Гордишься или нет, — сказала она, — это твои корни. Их стоит знать.
— Я знаю свои корни, — огрызнулся он.
Она задела его за живое или он просто хотел поставить ее на место? Она вздернула подбородок, и в его насмешливой улыбке мелькнула горечь, как будто он читал ее так же свободно, как она его.
— Тогда не о чем беспокоиться, верно? — легко спросила она.
Его улыбка стала острой.
— Почему я должен беспокоиться? — ответил он вопросом на вопрос. — Сейчас я думаю, что должен быть благодарен отцу за то, что он бросил мою мать, когда ее красота начала увядать. В конце концов, она была всего лишь танцовщицей в клубе. Она могла только мечтать о судьбе, которая выпала ей. Несомненно, именно поэтому она пристрастилась к наркотикам и бросила меня. Через много лет после того, как я доказал его отцовство с помощью анализа ДНК и упорного труда, он сказал мне, что улица закалила меня, сделала опасным соперником. — Движение его плеч заставило ее вздрогнуть от боли. — Мне стоило поблагодарить его, пока у меня была возможность.
