Она уже не могла представить себе, что он не будет прикасаться к ней, а она не сможет смотреть в его прекрасное лицо, на высокие скулы, в глубокие золотые глаза, не сможет чувствовать жар, идущий от его мускулистой груди. Она боялась даже думать об этом, хоть и знала, что должна ненавидеть себя за то, что так сильно влюбилась, так многим рискнула, была так похожа на свою мать, как всегда говорил Питер, желая ее уязвить. Но соблюсти дистанцию она не могла, как ни старалась, и с самого начала знала, что так будет, может быть, даже поняла это десять лет назад, когда лишилась дара речи, увидев его на том балу. В то самое мгновение, когда опустила свои щиты и подпустила его к себе, она была обречена. Она хотела его сильнее, чем сохранить себя саму целой и невредимой. Оставалось только надеяться, что ей не придется выбирать что-то одно.
Это было похоже на дежавю. Никос стоял на палубе своей яхты и смотрел, как хорошо одетые и хорошо воспитанные гости степенно расхаживают перед ним. Сам он был одет в идеально сидящий костюм, как и подобало хозяину вечера и жениху накануне свадьбы. Однако он никак не мог сосредоточиться ни на своих деловых партнерах, ни на знаменитостях, проплывающих мимо него, пивших его вино и наполнявших вечерний воздух слишком громким смехом. Он даже толком не попрощался со своей дорогой Кефалонией: берег расплылся у него перед глазами, когда яхта медленно прошла мимо.
Его взгляд неотступно следовал за Тристанной.
На ней было что-то голубое, словно сотканное из облака, так нежно оно облегало ее тело, подчеркивая яркий блеск ее глаз и золотое мерцание кожи. Светлые волосы волнами рассыпались по плечам, напоминая ему о пляжах Кефалонии, раскинувшихся под синим небом. Она была слишком красивая, слишком настоящая, и он знал слишком хорошо, что последний раз видит ее такой, что он вот-вот раздавит этот цветок, такой пленительный и пьянящий.
Он не понимал, почему так больно сжимается сердце, куда пропала уверенность в своей правоте — на протяжении долгих лет его единственный верный спутник, почему он жалел, что она должна испытать на себе последствия действий ее семьи и заплатить за три загубленные жизни. С чего ему вообще о чем-то жалеть?
Словно почувствовав его взгляд, она отвернулась от гостей, с которыми разговаривала, и улыбнулась ему. Он видел, как она вежливо извинилась и пошла к нему. Он позволил себе представить, всего на мгновение, что она действительно его невеста и утром станет его женой. Странное чувство правильности затопило его, и внутренний голос шепнул, что она принадлежала ему с самого начала. Он ощущал небывалое напряжение, но его чувства были не важны, имели значения только действия, а он поклялся, что пройдет этот горький путь до самого конца.
— У тебя такой суровый вид. — Ее голос был беспечен, но глаза настойчиво искали его взгляд.
Он почувствовал легкий запах ее духов, свежий и волнующий, вызывающий желание поцеловать ее. Он сам не знал, как устоял.
— Теперь вечеринки нравятся куда меньше, чем раньше, — ответил он.
Он оттянул воротник рубашки, и ему вдруг захотелось оказаться на вилле наедине с Тристанной, чтобы он лежал на кровати, обнаженный, а она склонялась к нему. Почему все так сложно? Она улыбнулась, словно прочитав его мысли.
— Эта вечеринка — в твою честь, — заметила она, наклоняясь к нему. — Улыбнись или хотя бы перестань хмуриться. Не думаю, что это повредит твоему загадочному образу.
Он непроизвольно улыбнулся. Он стал слишком восприимчив к ней, слишком легко сдавал позиции, выпускал из рук вожжи. Прошедшие несколько недель он старательно игнорировал ее грустный задумчивый взгляд, игнорировал то, как приходил к ней и отчаянно цеплялся за нее, словно пытаясь отменить утро, защититься от реальности. Он игнорировал все. Но сегодня вечером это постоянное отрицание рассеялось, как только яхта отчалила. Он посмотрел на Тристанну, в ее открытое, доверчивое лицо, и страстно, больше всего на свете захотел быть человеком, которым был в ее глазах, которым должен был быть, но который не существовал. Любая возможность того, что он станет таким, была уничтожена Барбери десять лет назад. Почему так трудно было держать это в памяти, когда она рядом?
— Это важно для тебя? — небрежно спросил он. Ему хотелось, чтобы все кончилось, чтобы месть свершилась и все осталось позади. Ожидание убивало его. — Думаешь, мне стоит притвориться дружелюбным и открытым ради наших гостей, которые уже давно прекрасно знают, что я совсем не такой?
Она рассмеялась, и ее смех ранил его, хоть он и не признал бы этого. Ее глаза, которые она подняла на него, лучились теплом и счастьем.
— О, Никос, — сказала она, как будто все еще смеясь, и слова, словно чистый источник, лились из самого ее сердца, — я так люблю тебя.
Он окаменел. Он знал, кто он, знал, что должен сделать. Он не верил в любовь, даже в ее любовь.
* * *
Тристанна почувствовала, как напряглось его тело под ее руками. Слова застыли между ними, словно отразившись от скал, привлекая всеобщее внимание.
— Не надо было этого говорить, — прошептала она, замирая, в ужасе от своей неосторожности.
Он вдруг показался ей совершенно незнакомым человеком, далеким, чужим, хотя его лицо ничуть не изменилось. Страх взорвался у нее внутри, потек по венам, как сильный наркотик. Легкость сменилась тяжелым отчаянием, на глаза навернулись слезы.
— Прости, — поспешно сказала она. — Сама не поняла, как это вырвалось.
— Правда? — Его голос звучал холодно и осуждающе. — Может быть, ты не имела в виду ничего особенного? Можно же любить машину или туфли.
У него был почти скучающий вид, как будто он дразнил ее, как обычно, но Тристанна видела в его потемневших глазах что-то похожее на боль. Она сделала глубокий вздох, погладила его по плечам, еще раз вздохнула и встретила его взгляд, хотя на секунду испугалась, что не выдержит его. Она, которая стояла прямо, даже когда колени тряслись, которая спорила с ним, не зная, в какие опасные дебри заведет их этот спор. Похоже, она уже не сможет уберечь себя, зато сможет притвориться храброй.
— Я не хотела этого говорить, но это правда. — Она вложила в голос всю свою искренность. — Правда, Никос. Я люблю тебя.
Он смотрел на нее, словно они были одни. В его почерневших глазах не осталось ни капли золота, ни намека на нежность, которая, как ей казалось, иногда появлялась там. Он как будто безуспешно пытался найти смысл в ее словах. Что-то прошло между ними, тяжелое, плотное и невыразимое. Тристанна не заплакала, хотя глаза жгло; на щеках Никоса вздулись желваки, но она чувствовала, что он не сердится. Во всяком случае, не просто сердится.
— Свадьба затуманила твой ум, — жестко сказал он спустя вечность. — Как ты можешь любить меня, Тристанна? Ты едва знаешь меня. Ты не представляешь, на что я способен.
Она вспомнила, что крикнула ему в Портофино, и содрогнулась. Неужели это было дурное предзнаменование, предостережение?
— Я знаю тебя, — мягко сказала она, расправляя плечи, — лучше, чем ты думаешь.
