В общем, у местных товарищей была для таких целей надежная,
как танк, конспиративная квартира. И надежность ее заключалась в том, что
хозяином был не стукач какой-нибудь и не чья-то потайная любовница. Вовсе даже
наоборот – ветеран. Заслуженный такой дедок, начинал буквально с самого начала,
с семнадцатого, будучи уже в годах, на пенсию вышел в сорок шестом, а весь
промежуток ухитрился прослужить совершенно без арестов, выражений политического
недоверия и тому подобных неприятностей. Учитывая, скольких наших сотрудников
подмели периодические оздоровления рядов, такого вот старичка нужно уважать…
Больших чинов он не выслужил, особого иконостаса на свою богатырскую грудь не
удостоился, как-никак, остался на свободе и на почетной пенсии, а это, скажу я
вам, многое компенсирует. У иных вся грудь была в бляхах, на петлицах ромбы
друг дружку теснят – и чем кончили? То-то…
Познакомили меня с ним, посидели, употребили. Меня заранее
предупредили, что у дедугана есть свои бзики и, когда он начнет возвеличивать
свое боевое прошлое и своих коллег, а нас, нынешних, легонечко вышучивать, не
следует ни обижаться, ни лезть в дискуссии. Зря предупреждали. Я и сам
прекрасно знал за нашими седенькими ветеранами этот пунктик. Конфликт поколений
своего рода, понимаете ли. Отцы и дети, так сказать. Любили они при всяком
удобном случае почирикать, что нам, молодым, с нашей техникой и организацией
все достается очень уж легко. А у них, мол, были исключительно три «н»: ноги,
нюх, наган… Я привык. При некотором навыке и опыте можно все это грамотно
свести на нет…
В общем, у нас с ним общение наладилось. Болтали о том о
сем, а попозже, когда хорошо посидели и размякли, отчего-то зашел разговор о
всякой чертовщине. И выяснилось, что никто из присутствующих ни с чем
подобным сам не сталкивался – но почти все от кого-то заслуживающего доверия
что-то такое слышали…
И разговор на эту тему затянулся настолько и приобрел такой
накал, что наш дедок, изрядно клюкнув, откровенно повелся. Начал с
многозначительных оговорочек, а потом он, не выдержав, уже открытым текстом
выдал, что он нас, молодых, и тут обошел. Потому что сам видел в двадцать
восьмом такое…
Привожу по памяти, как запомнилось. Его манера выражаться
подзабылась, уж извините, но детали и смысл постараюсь передать точно, без
всякой отсебятины.
«Гнали мы по тайге есаула Калашина. В двадцать восьмом.
Собственно говоря, был он такой же есаул, как и я, – по достовернейшим
сведениям, выше вахмистра он не поднялся ни в царских казаках, ни у Семенова.
Нравилось ему, видите ли, есаулом именоваться. Совсем другой коленкор, ежели
атаман – есаул. Ну, что-то в этом есть верное…
Вражина был тот еще. Умный, хитрый, осторожный. С тех самых
пор, как семеновцев вышибли за границу, лазил из-за кордона по пять раз в год.
С небольшой, хваткой бандочкой. Очень он был зол на Советскую власть, потому
что потерял много. Много… Батька его имел и табуны, и торговлю с Китаем, и
хар-рошие кубышки были прикопаны. За все за это батьку в свое время к стенке и
поставили, что Калашину ангельской кротости не добавило…
Шесть лет не могли мы повязать эту паскуду. Шестерок
перешлепали и взяли немеренно, и пару-другую, как бы это выразиться, атаманских
штабистов, вот только сам ни в одну ловушку ни разу не влез, и своих к нему
внедрить не удавалось. С Лубковым было попроще… слышали про Лубкова? То-то.
Удалось втиснуть к нему надежного человека, и угостил он Лубкова из маузера,
ради исторической точности – в спину, ну, да с бандитом все средства хороши…
Отдельные элементы, не изжившие поповские предрассудки,
украдкой болтали, что этот самозваный есаул душу продал черту. В промен на
неуловимость и удачу. И особенно эти шепотки распространились, когда с ним
из-за кордона стала приходить какая-то баба. По-научному, любовница, а
по-простому, по-мужицки – евонная блядь. О ней у нас были некоторые сведения,
без точного описания внешности. Говорили, тоже казачка, из харбинских.
И еще говорили, что она-то и есть колдовка, по-городскому – ведьма. Что
якобы она Калашина с самим сатаной и свела, а дальше понятно – договор с
подписью кровушкой и все прочее…
Красивая, молодая. Но – с-сука! Распоследняя сучня. Зверствовала
не хуже мужиков. Причем, когда лютовала, мужиков не трогала, ей было в
особенное удовольствие примучить девку. Бывало, они сельских комсомолок
захватывали, учительницу, один раз к ним попала инструкторша из райкома… Какими
мы их потом находили – это, милая моя молодая смена, разговор не для застолья
плотно покушавших людей. Скажу только, что видывал я в жизни многое, а такого…
Мстила, ага. Кого-то мы у нее прислонили к стеночке, близкую родню, и не одного
человека. И она, изволите видеть, клятву давала о зверском мщении, чуть ли не
на сабле и при большом стечении белоказачни. Атаманша, бля…
Ясно было, что баба отчаянная. Точно было известно, что
валяет ее один Калашин, а остальные не смеют и облизнуться – убьет. Вот этой
детали я лично верю вполне: такая убьет и не поморщится…
И однажды, хорошие мои, нам их укрытку сдали! Неважно, кто,
почему и по каким мотивам. Сами знаете, сколько людей – столько и мотивов. Дело
не в мотивах, а в результате…
Мы двинули в тайгу несколькими группами. И натакалась
на ту избушку как раз наша. Пятеро нас было, было нас немало… Так в песне
поется. Был у меня товарищ в транспортной чека на Украине, Еся Ляндрус, вот он
эту песенку и пел постоянно. Одним словом, получилось по песенке. Пятеро нас
было, было нас немало…
А их – всего трое, ага! В точности как нас и предупреждали.
Калашин, эта его Любка и один китаеза, он у Калашина был и за адъютанта, и за
палача, и особенно за охранника.
На рассвете мы избушку тихонечко обложили. Китаеза для нас
особенного интереса не представлял, и потому его сразу шлепнули, как только
понеслось, чтобы проще было работать. А есаула самозваного и Любочку скрутили
тепленькими и абсолютно невредимыми. Обыскали, связали, на пол в избушке
положили, нагляделись вдоволь, и были мы, ребята, сами понимаете, на седьмом
небе – который год все ловили эту гниду, а довелось повязать именно нам. Дело
даже не в том, что за него, за живого серьезно обещали Красное Знамя всем
участникам захвата. Тут уж дело в гоноре и принципе, что вам объяснять…
Калашин сам по себе был – ничего особенного. Ну, кряжистый,
ну, бородатый, как цыган, ну, когда на свободе и при власти, выглядел орлом и
соколом… Ну и что, мало ли таких?
А вот его Любка… Ребята, ну это была баба… Это надо видеть.
Казачка, точно. Волосы – вот досюда. Глаза – во! Грудяшки гимнастерочку
распирали. Чего ни коснись – все у нее на «во»: фигура, грудь, жопа, мордаха…
Командиром у нас был товарищ Дубов. Надежнейший товарищ, из
балтийских. Не с «Авроры», это стопроцентно, но с какого-то кораблика лишь
самую малость пониже революционным рангом. Почти такого же заслуженного.
Правильный был человек. Беспощадный к врагам и готовый душу отдать за братьев
по классу.
Все мы на нее смотрели, ощущая, что зубы ноют, а первому эта
идея пришла в голову товарищу Дубову. Посмотрел он, как связанный есаул зубками
поскрипывает, и сказал что-то вроде:
