Увы, от этой идеи он по размышлении отказался. И отнюдь не
потому, что ему претили такая нечистоплотность. Дело было совершенно в другом.
Ему вдруг пришло в голову: а что, если ведьма и там вывернется точно так же,
как это было с башкиром? Если она и там пустит в ход нечто, и ее отпустят с
извинениями, забудут напрочь, а потом будут совершенно искренне уверять, что
никакой такой Лизелотты у них в работе и не было вовсе?
Он совершенно не представлял, что же теперь делать. Не
бежать же из дома на какую-нибудь квартиру поспокойнее? Это было унизительно, в
конце концов. Они не первый год ходили под смертью, черт-те что испытали,
видели, перенесли, и вот теперь… Фигу!
Так ничего и не решив, сердитый и хмурый, он пнул жалобно
заскрипевшую металлическую ажурную калитку и вошел в дом чернее тучи…
Из кухни доносились возбужденные голоса, там суетились и
топотали, что-то упало, что-то загрохотало…
Только оказавшись в кухне одним прыжком, Капитан сообразил,
что успел в секунду выхватить пистолет. И убирать его в кобуру пока что не
стал. Потому что в кухне происходило нечто не только непонятное, но и недоброе.
Все вокруг было густо забрызгано кровью – и подсохшей уже,
свернувшейся, и совершенно свежей. Ютта сидела посреди кухни на аккуратной
немецкой табуреточке, скорчившись, прижимая к груди руку, обмотанную какой-то
тряпкой. Чем была эта тряпка совсем недавно, определить не представлялось
возможным – она была насквозь пропитана кровью. Студент и Одессит суетились
как-то особенно бестолково, бесцельно, в уголке примостился лакей, белый, как
мел, бормотал что-то про себя, заведя глаза под лоб, то ли молился, то ли еще
что, а Павлюк торчал в углу с лицом, чужим и безнадежным.
– Что у вас тут, мать вашу? – рявкнул Капитан с порога.
– У нее кровь не останавливается, – сказал Студент,
улыбаясь криво, жалко, растерянно. – Пошла завтрак готовить, чиркнула
ножом по пальцу… Кровь, понимаешь, никак не останавливается. Что ты ни делай.
Капитан видел, сколько было крови повсюду. Он ужаснулся –
потому что так опять-таки не бывает, не может вытечь столько крови из
порезанного пальца… Наклонился, не обращая внимания на то, что пачкал китель,
размотал тряпку, силком разведя Юттины руки.
Достал носовой платок, потер ее палец. Платок вмиг пропитался
кровью, но Капитан все же успел рассмотреть источник столь обильного
кровотечения – это была и в самом деле сущая царапина, порез на среднем пальце
длиной едва в сантиметр…
Лакей пробормотал у него за спиной, что раньше с фройляйн
такого никогда не было. Капитан и сам прекрасно помнил, что на его глазах
четыре дня назад Ютта точно так же порезала палец, открывая консервную банку из
их пайка – и ранка очень быстро перестала кровоточить, как оно с мелкими
порезами обычно и бывает…
Ютта бледнела на глазах, стала заваливаться набок. Подхватив
ее, Капитан рявкнул:
– Вы что стоите, в бога душу? Павлюк, машину!
Старшина, словно опомнившись только теперь, выбежал,
отчаянно бухая сапогами, а Капитан подумал с отрешенным страхом: ну, если и
машина не заведется…
«Виллис» завелся, впрочем, как и полагалось ухоженной
машине, опекаемой не самым лучшим на свете, но и не скверным водителем. Ютта
уже не могла держаться на ногах, Капитан поднял ее на руки и бегом вынес из
дома.
Павлюк летел, не соблюдая никаких правил, сигналя на каждом
шагу. Они просто чудом никого не сшибли.
Капитан расхаживал у одной из палаток полевого госпиталя
где-то с полчаса, смоля папиросу за папиросой, и в голове, такое впечатление,
вообще не было ни единой мысли – только острое осознание того, что это
неправильно. Все происходящее было неправильно, не полагалось ему быть вовсе, а
оно было наяву, мерзость такая…
Потом вышел военврач, то ли Борис Маркович, то ли Марк
Борисович, специалист, по отзывам, от бога, стянул перчатки, постоял рядом,
повздыхал. Все было ясно по его душевному семитскому лицу, но Капитан тем не
менее не верил. Потому что и это было насквозь неправильно. Люди так не
умирают.
– Ну что, голубчик, – сказал врач, задушевно кивая. –
Такой вот случай… Летальный. Называется это – гемофилия. Если подробно…
– Я знаю, – сказал Капитан, комкая окурок.
Он и в самом деле прекрасно знал из книг, что такое
гемофилия. Неудержимое, патологическое кровотечение из любой, самой пустячной
царапины, то есть – верная смерть. Но в том-то и дело, что не было у Ютты
никакой гемофилии и быть не могло. Будь у нее гемофилия, она бы истекла кровью
в тот, прошлый раз…
– Вы… уверены? – только и сумел он спросить.
– Молодой человек, – сказал то ли Марк Борисович, то ли
Борис Маркович с явственной обидой, прорывавшейся через профессиональную
участливость. – Что вы скажете про человека, который закладывает
взрывчатку под рельсы?
– Что он диверсант, – вяло ответил, как на экзамене,
Капитан.
– Это непреложно, правда? Человек, который так поступает,
зовется не иначе как диверсантом. Вот… Так и я. Когда я вижу классическую
гемофилию, то именно ее и вижу. Такие дела… Вы, быть может, хотите… посмотреть?
Капитан мотнул головой. Не хотел он ни смотреть на мертвую,
ни прощаться мысленно. Все было неправильно, абсолютно все… И это тоже.
Он вернулся к «виллису», и Павлюк без приказа завел мотор,
тронул с места. Не глядя на начальство, осторожно спросил:
– Умерла?
Капитан ничего не ответил. Прошло довольно много времени,
прежде чем Павлюк осторожненько спросил:
– А вот как насчет, товарищ капитан… С вами, значит,
тоже было?
Капитан опять промолчал.
– Молодые вы еще, – сказал Павлюк. – Не
сталкивались. А это бывает. Оно бывает. Понятно…
Он молчал до самого дома. Когда загнал «виллис» во двор и
выключил мотор, Капитан так и остался сидеть в машине, весь перемазанный
кровью. Ему никуда не хотелось идти и ничего не хотелось делать, ему было все
равно.
Павлюк ушел в дом. И там почти сразу же раздались выстрелы –
раз, два, три! Громкие хлопки пистолета «ТТ», особенно оглушительные в тесном
помещении.
Капитан пошел в дом – вяло, без особого интереса, смутные
догадки все же вертелись у него в голове…
Лакея он нигде не увидел. Одессит и Студент, явно только что
бегом спустившиеся со второго этаже, стояли с непонятным выражением на лицах, а
посреди холла лежала чертова фройляйн Лизелотта, мертвее мертвого, и над ней
стоял Павлюк с пистолетом в недрогнувшей руке. Завидев Капитана, он переложил
пистолет в левую руку, зачем-то отдал честь и старательно отрапортовал, кривя
рот в подобии напряженной улыбки:
– Разрешите доложить, товарищ капитан… Данная немецкая
гражданка, во всеуслышание вопя «Хайль Гитлер!» средь бела дня пыталась в меня
выпалить из данного пистолетика. Верфольф сплошной, я так прикидываю. Скрытая
нацистка или, полагаю, пособница. Пришлось принять неотложные меры…
