К утру он как-то незаметно улетучился. Выспаться сержант,
как легко догадаться, не смог совершенно. День прошел кое-как, в обычных
заботах командира отделения в только что взятом неприятельском городе.
Ночью сержант добровольно напросился в караул, сославшись на
бессонницу и на то, что выспался днем.
С темнотой мадьяр опять возник неведомо откуда.
Повернувшись, сержант обнаружил его прямо перед собой. На бледной роже
появились темные пятна, как и следовало ожидать, кожу еще больше свело, так что
рот кривился в застывшем оскале – одним словом, мертвец прошел следующую стадию
разложения.
И, пока сержант прохаживался вправо-влево – шагов двадцать в
одну сторону, шагов двадцать в другую – венгр таскался за ним, как приклеенный.
Все так же тянул свое дурацкое «хыр-хыр-хыр», придвигаясь почти вплотную, но не
касаясь. Он вовсе не был полупрозрачным видением, он выглядел вполне реальным,
разлагающимся помаленьку мертвецом – только этот мертвец вместо того, чтобы
лежать смирнехонько, вторую ночь таскался за тем, кто его застрелил, чуть ли не
наступал на пятки…
Сержант уже не боялся. Он попросту был злой, как черт.
Раздражало его как раз то, что покойник ничего не предпринимал – не пытался
сгрести за горло окостеневшей рукой, не проявлял никакой агрессии, вообще не
прикасался. Торчал рядом, таращился неотрывно и тянул свое «хыр-хыр-хыр».
Под утро он опять как-то незаметно пропал.
На третью ночь снова заявился, пристроился к лежащему, еще
более обезображенный, еще сильнее воняющий… В эту ночь смертельно уставший сержант
смог все же уснуть. Спал урывками, видел короткие, какие-то дерганые сны.
Просыпался то и дело, вдыхал трупную вонь, слышал хорканье… Проснулся с
рассветом совершенно разбитый.
Поделиться своим несчастьем он ни с кем не решался. Кто бы
ему поверил? Никто ведь, кроме него самого, ночного гостя не видел. Деваться
было некуда – они так и обитали в том складе. Краем уха сержант слышал,
конечно, что подобных гостей испокон веков отгоняли молитвой либо наговорами –
но, человек сугубо атеистический, он не знал молитв. И уж тем более наговоров.
Вырос он в небольшом уральском городке, в рабочей семье, не имевшей никаких
родственников в деревне, а ведь давно известно, что в городах знатоки
заговоров, наговоров и прочей чернокнижной премудрости попадаются крайне редко,
если они и есть, шифруются надежно. В деревне таких, ходили слухи, вроде бы
побольше, даже несмотря на двадцать с лишним лет Советской власти – но не
поедешь же в деревню их искать, даже если возникла такая житейская
необходимость…
Одним словом, сержант превосходно понимал, что совета,
помощи и поддержки ему отыскать негде. Не к политруку же идти, не жаловаться,
что убитый им фашистюга вопреки твердым установкам марксистско-ленинского
мировоззрения три ночи подряд не дает покоя некрещеному советскому воину,
кандидату в члены ВКП(б)… Вряд ли политрук мог бы чем-то помочь.
Хорошо еще, на четвертый день их подняли по тревоге и
передислоцировали в другой городок, километрах в десяти западнее. Вот там
чертов мадьяр уже не появлялся. Никогда.
Сержант клялся и божился, что все с ним произошло на самом
деле. Больше всего, даже спустя многие годы, его бесило то, что он не мог
понять: почему вдруг? Ему и до того венгра приходилось убивать врагов, да и после
на его счету появилось еще с десяток – но ни один из них, ни до, ни после, не
тревожил по ночам.
А вот этот усатый фашистюга, чтоб ему ни дна, ни покрышки,
отчего-то повадился беспокоить по ночам, и объяснения этому решительно не
имелось. Ни материалистического, ни какого-либо иного. Случилось так однажды, вот
и все…
Охотничий трофей
Весной сорок пятого наш артиллерийский полк действовал в
Восточной Пруссии.
Однажды мы разместили пушки в саду какого-то поместья. Все
обитатели дома давно сбежали, там не было ни души. И мы, несколько
офицеров, пользуясь свободной минуткой, пошли посмотреть дворец. Не из одного
только любопытства – неизвестно еще было точно, пойдем мы дальше или
остановился там на какое-то время. Следовательно, нужно было посмотреть, как и
где разместить личный состав в случае второго варианта.
Дворец был трехэтажный… Впрочем, следует оговориться: это тогда
нам, молодым – кто из деревни, кто из коммуналки – дом казался самым настоящим
дворцом. Впоследствии я просматривал книги, смотрел фильмы… Теперь-то можно с
уверенностью сказать, что никакой это был не дворец, просто-напросто средней
руки особняк. Возможно, хозяин был даже не титулованным, не генералом. Помещик,
и не самый зажиточный.
Но тогда мы впервые оказались за границей, ничего толком не
видели, и дом нам казался дворцом. Кто-то припомнил слова Остапа Бендера:
предводитель команчей жил в пошлой роскоши…
Быть может, и не было там особенной роскоши, но, в любом
случае, трехэтажный домина был обставлен с размахом и на совесть: старинная
мебель, картины, всякие безделушки… Комнаты мы осматривали бегло, а вот в зале
на втором этаже надолго задержались.
Нашлось на что посмотреть. Сразу становилось ясно при всей
нашей тогдашней неотесанности, что это был зал охотничьих трофеев, причем
накопленных еще хозяйскими предками. Стояли там и чучела, на стенах висели
головы – олени, серны, еще какая-то животина – было много охотничьего оружия, в
том числе и очень старого. Вплоть до кремневых ружей и пик.
А вдоль двух стен тянулись аккуратные, красивые стеклянные
витрины в железной отделке. Там уже лежали не чучела и головы, а черепа: как
всевозможных оленей и быков, судя по рогам, так и хищников – уж их-то по клыкам
с травоядными не перепутаешь…
Кому-то пришло в голову, что объяснение тут простое. Чучела
со временем портятся, мех с шерстью рано или поздно придут в негодность, вот
хозяин в своем домашнем музее и оставил от трофеев его дедов-прадедов одни
черепа. Уж черепа-то – надолго.
Так и оказалось. Над каждым экспонатом была приспособлена
аккуратная бронзовая табличка, фасонная, затейливая, и на ней было что-то
подробно изложено по-немецки, причем, естественно, готикой. Прочитать мы ничего
не смогли. Немецкий все знали с грехом пополам на разговорном уровне – сотня
самых необходимых слов, а то и поменьше. Профессионального знатока, переводчика
среди нас не оказалось. А готический шрифт – штука весьма заковыристая.
Если тебя не учили его понимать, ни за что не догадаешься, какая это обозначена
буква. Иногда дело было в самых мелких отличиях.
Но даты там были обозначены нормальными, арабскими цифрами.
На каждой табличке. Тут уж никаких загадок. Число, месяц и год. Иногда, впрочем
– только месяц и год, а иногда – только год. Видимо, деды-прадеды не всегда
вели подробные записи, ограничивались годом.
Так вот, там попадались даты из девятнадцатого века и даже
из восемнадцатого. Мы догадались правильно. За двести лет любое чучело придет в
неприглядный вид, гораздо рациональнее вот так вот положить в витрину череп…
