Тут из-за деревьев, из-за поворота показались всадники. Наш
майор – он тогда, впрочем, был еще капитаном – сначала нисколечко не
встревожился, очень уж спокойно, открыто они ехали, и он поначалу решил, что
это немецкая же кавалерия, обрадовался.
И, пока смотрел на них, стал понемногу соображать, что
чего-то в открывшемся ему зрелище не хватает. Чего именно, он так и не успел
сообразить – разглядел, что кавалеристы-то все, как один, в буденовках…
Самое смешное, что поначалу он даже не испугался, хотя
должен был в первую очередь как-то отреагировать на внезапное появление
противника. Он просто подумал чисто автоматически, как-то машинально, что
зрелище это неправильное. Разведчик он был опытный, хваткий, знающий,
моментально увидел у них у всех на груди «разговоры». Знаете, эти разноцветные
полосы, нашитые на гимнастерках, на груди, поперек? Вот это в просторечии и
есть «разговоры». Немец прекрасно помнил, что буденовки в Красной Армии еще
носят, а вот «разговоры» отменены давненько… Так что форма неправильная, такой
давно уже нет…
И тут, говорил он, понял, чего не хватает картине…
Звуков!
Едущий рысью всадник производит довольно много шума – а
здесь лошади копытами не стучали, уздечки не звякали, не доносилось вообще ни
единого звука. Ни единого…
Что на него нашло, он объяснить затруднялся – это с его-то
привычкой умело и быстро анализировать происходящее вокруг… Что-то определенно
нашло, словно столбняк напал. Он стоял, как истукан, а всадники в старой
красноармейской форме, давным-давно отмененной, ехали мимо него в безукоризненном
строю, эскадрон за эскадроном, не обращая ни на немцев, ни на машину, ни
малейшего внимания, совершенно бесшумно ехали, и сквозь них легонечко
просвечивали деревья, все окружающее… Ага, вот именно. Сквозь них немец видел
деревья. Не люди это были вовсе, а натуральнейшие призраки. Привидения былой
красной кавалерии, про которую былинники речистые ведут рассказ…
Сколько он так стоял, не помнит. Просто вдруг как-то так
оказалось, что всадники все проехали, и никого больше нет на дороге, кроме него
и водителя. Водитель, тут же выяснилось, тоже наблюдал эту призрачную
кавалерию. Точно так же обмерши до полной оцепенелости.
Как, говорил, они оттуда вжарили! Наудачу, куда глаза
глядят, не разбирая дороги. Ничего удивительного. Вполне возможно, я бы на их
месте точно так же…
Своих они нашли под утро, но это уже неинтересно, это
бытовуха. Нашли и нашли.
Вот такая история. Верю ли я ему? Вопрос деликатный… Сам я в
жизни не сталкивался ни с какой чертовщиной – ни в форме призраков, ни в какой
иной форме. Поэтому экспертом и свидетелем быть не могу.
А что до степени достоверности показаний… Знаете, почесавши
в затылке согласно старому проверенному обычаю, можно со всей откровенностью
сказать: дело ясное, что дело темное… Чтобы оставить себе на всякий случай
свободу для возможного маневра, скажу обтекаемо: хрен его ведает… Вообще-то эта
история с призраками – единственная, выламывающаяся своим содержанием и
мистической подоплекой из содержания наших с ним долгих и обстоятельных бесед.
Если ее исключить, можно с уверенностью говорить, что более он ни разу не
пытался подпустить какой-то мистики. И, по моему глубокому убеждению, был
не из тех, кто любит сочинять завлекательные байки, пускать пыль в глаза. Не
тот человеческий типаж. Этакий приземленный пруссак. В те времена еще не было
компьютеров, но теперь я бы сказал, что в нем было больше от компьютера, чем от
человека, типичнейший пруссак, материалист, рационалист, и все такое прочее.
Атеист, между прочим. С таким контингентом работать гораздо легче.
Понимаете, верующий еще строит какие-то расчеты на загробную жизнь, свято
считает, что в случае героической смерти от рук супостатов на облачко воссядет
с арфой. А материалист – дело качественно иное. Он-то уверен, что потом не
будет ничего. Совсем. И его гораздо легче поломать. Я ведь майора доломал в
конце-то концов, работал он на нас безукоризненно. Орденок я получил потом, по
результатам.
А те призраки… Конечно, если поддаться полету фантазии… Я
как-то специально перепроверил. Уточнил, вернее. Именно по тем местам наша конница
в двадцатом году шла на Польшу. Может, это ездят те, которые не вернулись?
А что, версия как версия… Не к ночи будь помянута.
4. Газета под ветерком
Случилось это странное приключение со мной в Варшаве, недели
за две до окончания войны.
Варшава, разумеется, уже была прочно наша. Точнее, то, что
от нее осталось. Немцы размолотили город так качественно, что те, кто бывал в
Сталинграде, говорили: сравнивать можно только со Сталинградом. По-моему, еще и
с Минском. Бывал я и в Сталинграде, и в Минске.
Словом, город лежал в развалинах. Зрелище то еще… Люди,
правда, туда возвращались вовсю, устраивались, как могли. Ну, что делать, если
бы мой родной город так развалили, я бы все равно туда вернулся, даже на
развалины. Родной город все-таки…
Армия – та, что не ушла дальше, осталась – могла себе
позволить определенное безделье. А мы работали вовсю. Смерч, как
говорится, не имеет ни перерывов, ни выходных…
Поехали мы втроем на «виллисе» в тот район, что назывался
Мокотув. Нужно было отыскать одного человечка, зачем – не суть важно. Дело даже
не в военной тайне – с тех пор столько воды утекло, что все эти мелкие,
рутинные дела уже никому толком не интересны. Рутина, одним словом. Нужно было
выяснить, не появлялся ли наш человечек в том квартале.
Ну, приехали. Машину загнали во двор – этакий колодец
старинной постройки, еще, по-моему, дореволюционной. Четыре глухих стены,
единственный въезд под аркой. Дом был из тех, что у нас в старые времена
назывались «доходными». По-польски это будет «чиншова каменица». Многоквартирный,
одним словом.
Дом, знаете, сохранился почти целиком. Повезло ему. Ну,
конечно, были кое-где следы попаданий – и снарядов, и пулеметных очередей. Но
по сравнению с грудами развалин, в которые превратилась масса других, он,
честное слово, смотрелся, как палац. Дворец, я имею в виду. Крыша цела, и даже
некоторые окна остались не выбитыми взрывной волной. Живи – не хочу,
роскошествуй…
Тишина стояла, безлюдье. Спутники мои пошли осмотреться по
подъездам, порасспрашивать народ. Я остался караулить машину. Отношение к
героическим воинам-освободителям в Польше тогда было, мягко выражаясь,
неоднозначное. Постреливали порой и все такое прочее. Да и дело не обязательно
в политике – обычные уголовнички могли машину разуть или вообще попятить…
Ну, стою я в этом самом дворе-колодце, возле машины.
Покуриваю, таращусь вокруг лениво. Но бдительности не теряю, не расслабляюсь
особенно – этот наш человечек отнюдь не горел желанием ехать к нам для
откровенного разговора. Мог и устроить вооруженное сопротивление. Так что я и
прислушивался, и присматривался к окружающему, вдруг придется бежать на
поддержку…
Вот тут оно и началось.
