Честно признаться, я вспылил, наорал на него, выгнал. Негоже
шутить такими вещами.
А потом… Как бы это описать… Засело занозой. В такие моменты
в любом материалисте просыпается нечто трудноописуемое. Умом веришь, что
никаких колдунов и гадалок быть не должно, а сердце ноет – а вдруг?
Короче, я промаялся так несколько дней. И пошел. Взял
пару банок консервов, еще какую-то еду – и пошел. Точно знал уже, где она
живет.
Оказалось, самая обыкновенная бабка. И самая
обыкновенная избенка, ни малейшей странности. Бедная избушка, лавка да стол,
даже кошки нет…
Очень трудно у меня с ней поначалу налаживалось. Я и
конфузился этого самого предпринятого предприятия, и никак не мог
сформулировать задачу – чего мне, собственно, от нее нужно. Она сама начала,
глядя, как я топчусь и мекая. Сказала, что ей и так все ясно: мол, сразу видит,
что я переживаю за семью, про которую мне ничегошеньки неизвестно. Сказала, что
у меня дочка, возраст назвала точно, шесть лет – ей как раз к тому времени
должно было исполниться шесть…
Предположим, само по себе это еще ни о чем не говорило. Мало
ли откуда могла узнать – от того же Женьки. Он отличный парень, не стал бы
устраивать мне такой розыгрыш, но все равно, рационалистическое объяснение
имелось…
А потом она говорит:
– Не грусти, жива твоя мальжонка. Жена, по-вашему.
(То ли она была полька, то ли просто пересыпала речь
польскими словечками. У них в Белоруссии тогда, да и теперь, говорили на
весьма экзотической для москвича языковой смеси…)
И продолжает:
– И дочка жива. Жива твоя Милочка.
Это тоже еще было не доказательство. Было от кого узнать,
что мою дочку зовут именно Милочкой, а не, скажем, Олимпиадой…
Бабка, видимо, почувствовала, что я ей не верю. Но особенно
обиженной не казалась. Смотрела на меня с этакой ласковой укоризной, как на
несмышленыша. Заухмылялась беззубо и безразличным таким голоском говорит:
– Синенький халатик она с собой взяла, да уж давненько не
надевает, тебя же нету…
Вот тут я и сел бы, да уже сидел…
Ах да, откуда же вам знать… Это у нас с Наташей была такая
игра. Когда она хотела, чтобы нынче ночью… в общем, надевала синий халатик. Ситцевый,
с красной тесьмой по краю. Как бы условный знак. И вот об этом не знала ни
единая посторонняя душа… Вот здесь меня проняло по-настоящему, тут я крепенько
призадумался, этого ей никто не мог рассказать…
И тут она, словно бы сердито, заявила, что нечего, мол,
толочь воду в ступе. Таких, как я, у нее столько, что не протолкнуться, и всем
надо помочь. А потому она сразу переходит к делу…
Выставила на стол тарелку, самую обыкновенную, глубокую. У
меня эта тарелка до сих пор перед глазами – краешек отколот, выщерблинка
примерно с половину спичечного коробка, двойной синий ободок, и на дне
нарисованы какие-то желтые цветочки…
Принесла ковшик воды из сеней, налила тарелку до краев.
Когда вода успокоилась, велела сесть поближе и смотреть в эту воду. Сама стояла
за спиной и бормотала что-то…
Вы не поверите… Вода в тарелке сначала стала мутнеть, потом
и вовсе почернела, так что походила уже скорее на чернила – а дальше, через
несколько минут, опять стала прозрачной, оттуда словно бы заструился неяркий
свет…
И там появилась улица, улица и дома. Теперь можно привычно
сказать: «как в телевизоре», но тогда, в сорок четвертом, мне это сравнение и в
голову не приходило….
Я словно бы смотрел в круглое окошечко на незнакомую улицу.
Временами картинка подрагивала, замутнялась на миг, но потом опять становилась
четкой, ясной.
И я увидел Наташу. Ясно, отчетливо, словно смотрел в хороший
цейсовский бинокль (у меня тогда был такой, трофейный). Платье на ней
незнакомое, в Москве у нее такого не было, но это была она, никаких сомнений.
Она ничуть не изменилась, не выглядела ни грустной, ни веселой – обыкновенная.
Шла по улице, потом вошла в какое-то странное здание: определенно старинной
постройки, причудливое такое, очень красивое – сущее каменное кружево…
И вот тут я не выдержал – дернулся, кажется, даже крикнул
что-то, как будто она могла услышать. Вода моментально помутнела, колыхнулась,
всплеснула, словно туда упал камень – и снова прояснилась, только теперь это
была самая обыкновенная вода…
Я видел, понимаете? Ясно, отчетливо, это был не сон, не
галлюцинация какая-нибудь…
Бабка меня выругала – за то, что не смог посидеть спокойно.
Сказала, что второй раз уже не получится. Я стал расспрашивать, где жена, что с
ней, но старуха, полное впечатление, сама не знала. Говорила только, «где-то
очень далеко», «окропне далеко». «Окропне» по-польски – «ужасно»…
Ну, я ушел. Шагал напрямик, налетел на какой-то забор,
рассадил руку…
После этого и жилось, и воевалось как-то воодушевленнее. Я
старухе поверил, понимаете, поверил. После того, что она мне сказала и
показала.
И ведь не обманула! Все было правильно. С Наташкой и с
дочкой я увиделся только через два года, в сорок шестом. Но все было правильно.
Оказалось, у нее и в самом деле появилось такое именно платье, что я видел. И
здание это, когда я начал его описывать, Наташа узнала моментально…
Их эвакуировали в Томск. Она там работала в одной конторе. И
это здание старинное, дореволюционной постройки было в то время обкомом партии.
Она туда ходила по работе. Все совпало, полностью.
Вот такая мне однажды встретилась бабка. И больше
ничего подобного со мной в жизни не приключалось. А тарелка до сих пор перед
глазами…
Немец Хуберт
В этой истории нет ни особенно страшного, ни такого уж
загадочного. Она просто-напросто была… В точности так, как я расскажу.
Нашей деревне с немцами крупно повезло. У нас
поселились неопасные немцы. Можно бы даже сказать, мирные, но они все же носили
форму и чинили не мирную технику, а военную. Неопасные – так будет правильнее.
Эта была не воинская часть, а какие-то ремонтные мастера,
тыловые работники. Я понятия не имею, как это именовалось по-военному,
никогда не интересовалась. Ремонтники – и все тут.
У нас в деревне перед самой войной обустроили МТС.
Машинно-тракторную станцию. Так тогда было заведено: трактора и прочая техника
состояла не в самом колхозе, а в МТС, и ее оттуда отправляли по нарядам в села.
По-моему – и многие так считали – от такого порядка было гораздо больше пользы.
Хрущев потом отменил МТС, передал технику колхозам – и она стала как бы ничья.
По совести говоря, в колхозах за ней следили плохо. Столько ржавого железа
валялось, вы же наверняка сами видели, да?
Вот… А МТС была организацией чуть ли не военной, там были
свои политруки, еще кто-то…
В общем, МТС была большая, чуть ли не на целую область. И
немцам все досталось целехоньким, от границы было довольно близко, а они в
первые недели так перли… Никто и оглянуться не успел, не вывезли ничего, не
взорвали.
