В конце концов один – был там такой Богдан – начал средь
бела дня зазывать меня к ним в казарму. Стоит, ухмыляется гнусненько, цедит
сквозь зубы:
– Нехорошо, Надийка, нехорошо. С немцем, значит, можно
кохаться, а с братом-славянином – гонор мешает? Ничего, дай срок… Я таких, с
гонором, перевалял немало…
Положение наступило самое безвыходное. Хоть в петлю. Пауль
не дает проходу, в деревне черт знает что болтают, полицаи начинают в стойку
становиться… А я – девчонка девчонкой, обревелась… Ходила даже к бабе Марьяне,
просила что-то нибудь сделать. Она только повздыхала и призналась, что такого
не умеет. Ни присушивать, ни отваживать. Есть люди, которые умеют, но она их не
знает…
И однажды Пауль меня подловил там, где я и не ожидала. Был
такой узенький проход – меж заброшенным польским костелом и лесочком на
еврейском кладбище, тоже заброшенном. Как бы ямка или канава – с одной стороны
высоченный фундамент костела, с другой навалены старые еврейские надгробные
плиты, уже стершиеся…
Он вынырнул, как чертик из коробочки. Чуть подвыпивши. Сходу
прижал меня к фундаменту, к камням. И стал подступать уже без дураков, совсем
серьезно. Губы искусал, и вообще… Уже никаких прибауточек. Шепчет на ухо, что
сейчас мы с ним пойдем в костел, так что получится у нас и венчание, и брачная
ночь, все сразу…
Я, конечно, пыталась выдираться, как могла, но куда девчонке
против сильного молодого мужика, которому к тому же бояться нечего…
Еще чуть-чуть – и он бы меня затащил в костел. Но тут, на
мое счастье, появился Хуберт. Вернее, сначала подбежала Берта. Начала прыгать
вокруг нас, визжать – она же меня более-менее знала, обрадовалась…
Пауль сгоряча ка-ак врежет ей сапогом… Она отскочила,
поджимает лапу, скулит… А тут и Хуберт подошел. Уже издали рявкнул что-то
Паулю – определенно видел, как тот пнул собаку, а таких вещей Хуберт терпеть не
мог. Любил животных. По-моему, больше, чем людей.
Он, конечно, сразу понял, что тут у нас происходит. Не нужно
быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, на нас с Паулем глядя…
Вообще-то, я тогда же подумала, Хуберт вовсе даже не
обязательно будет меня спасать. Кто я ему, если подумать? Он был, конечно, не
злой, но это еще вовсе не означает, что он был душевный. К малышам относился
хорошо, но я-то уже давно не ребеночек. И потом, оба они – немцы… Кто его
знает.
Берта все скулила, показывала мне лапу, знаете, как это
собаки делают. Я присела, стала ее гладить – и жалко было по-настоящему, и,
честно скажу, хотелось как-то подлизаться к Хуберту. Он ведь видел, как Пауль
его собаку пнул…
Начался у них разговор. Я ничего не понимала, но, судя по
интонациям, Хуберт ему сначала пенял за собаку, а тот оправдывался – мол,
нечаянно вышло… Сразу ведь видно по жестам, по прочему, тут языка не надо
знать…
Потом, видно было, заговорили обо мне. Хуберт ему что-то
говорил с подковырочкой, а Пауль гоношился – мол, твое-то какое дело?
Тут была своя тонкость, я ее к тому времени уже понимала.
Пауль был, конечно, рядовым, а Хуберт – фельдфебелем, это у немцев не мало
значило. Но Хуберт был Паулю не начальник, он командовал только своими
ветеринарами, а Пауль числился по какой-то другой службе…
Не знаю, что они там друг другу говорили, но Пауль в конце
концов махнул рукой, плюнул, повернулся и зашагал прочь – насвистывает с таким
видом, будто ничего особенного и не произошло… Обернулся, подмигнул мне, сказал
по-польски что-то насчет того, что цыплят по осени считают, и ничего-то у нас с
ним не закончено, он еще свое возьмет…
А Хуберт что-то такое свое думал. Потом помахал мне: «Ком,
ком!» Я и поплелась за ним – а что еще оставалось?
Я до сих пор не знаю, почему он мне помог. Может быть, вовсе
и не меня жалел – а хотел отомстить Паулю за собаку. Или все дело в бабе
Марьяне, он же с ней приятельствовал… В конце концов, какая разница? Главное,
помог…
Он меня привел на окраину деревни, к мастерским. Я их все
время называю «мастерскими», но это был целый городок – сами мастерские
огромные, гаражи, жилые дома, и те, что стояли до войны, и те, походные, что
немцы поставили – сборные, из щитов. Емкости с горючим, склады запчастей…
Большое было хозяйство.
Внутрь, мимо часового, он меня и не собирался вести. Показал
на пальцах, чтобы ждала в отдалении. Я и ждала.
Он вернулся минут через пять. Вынул какой-то маленький
мешочек из самой обыкновенной холстинки. Подозвал Берту, ножничками
осторожненько отстриг у нее немного шерсти, перевязал ее черной ниткой, плотно,
старательно. Положил в мешочек, его тоже завязал очень тщательно, наглухо.
Подозвал другого немца, я его немного знала – он похаживал к одной разведенке
через пять домов от нас. Хлипкий такой, очкастый. Сам он руками не работал, был
у немцев кем-то вроде учетчика – постоянно с бумагами, что-то проверяет по
ведомостям, какие-то списки составляет… Он более-менее навострился… даже не
по-русски – болтал на трасянке
[17]
очень даже прилично.
Безобидный был, пьющий…
Хуберт ему что-то сказал, и тот перевел: мол, герр
фельдфебель велит постоянно носить это с собой, и все будет хорошо. Хуберт
сунул мне мешочек в руку, махнул небрежно: мол, проваливай…
Мешочек я сунула в карман жакетки, а когда отошла подальше,
достала и рассмотрела как следует. Обыкновенная холстинка. Завязана так, что
узел и зубами не распутаешь – а впрочем, я как-то так сразу и поняла, что
развязывать его не следует… Там, внутри судя на ощупь, была не только собачья
шерсть – что-то твердое, вроде корешков или сучочков.
Первым делом я кинулась к бабе Марьяне – и все ей
рассказала. Она, такое впечатление, ничуть не удивилась. Сказала:
– Значит, так и носи при себе. И развязывать не вздумай…
И вы знаете… Подействовало! Пауля я с тех пор видела раза
два за месяц, и то издали, он ко мне и близко не подходил, отвернется, будто
незнаком или вообще не видит, быстренько отойдет. И полицаи отстали. Начисто.
Так хорошо было…
Я не сомневаюсь, что все дело в Хубертовом мешочке.
Благодаря мешочку… Приказать Паулю Хуберт не мог, когда Пауль уходил, он
определенно нацелился продолжать… И полицаям Хуберт был не начальник. Кто он
вообще был? По-нашему, приблизительно ротный старшина, и только….
Через месяц мать мне как-то выхлопотала пропуск и отправила
к тетке в город, от греха подальше. Я ей, конечно, рассказала про мешочек, но
она, видимо, подумала, что, как бы там ни было, а в городке будет спокойнее…
В городке у меня за полтора месяца хватало невзгод, конечно
– но не особенно тяжелых. Полное впечатление, что Хубертов мешочек и там работал.
Благополучно выпутывалась пару раз из тяжелых ситуаций, когда кончиться могло
по-всякому. И потом, перед самым освобождением, когда немцы угоняли молодежь в
Германию, меня это как-то обошло, к тетке в дом так никто и не пришел, хотя я в
управе по тому именно адресу была зарегистрирована…
