Косы вдруг ожили. Словно бы. Они всей стаей, сталкиваясь с
тем самым чистым, высоким лязгом взмыли в воздух, как в кошмаре, легли
горизонтально – и рванулись с невероятной скоростью, так, что их едва было
видно в полете.
Эржи вроде бы успела вскрикнуть – а вот капитан не успел ни
крикнуть, ни схватиться за кобуру. Миг какой-то – и в них со всего размаху ударило
по полдюжине новехоньких, сверкающих лезвий, кровь брызнула… То еще зрелище.
Лейтенанту, такой уж он был везучий, за всю войну ни разу не снились кошмары –
а эта картина потом снилась не один год…
Они так и упали, не расцепив рук. И лейтенант наконец
опомнился, освободился от оцепененения. Тут, как он сам считал, наверняка
сработали военные рефлексы. Кровь и смерть – это уже было военное, привычное…
Кобуры при нем, разумеется, не было, он вышел из амбара в
одних галифе, голый по пояс, босой. Но в секунду залетел в амбар, заорал благим
матом:
– В ружье!
Почему-то именно так и заорал. Схватил с крючка свой ППС,
ушиб при этом костяшки пальцев о затвор, и руку прошило такой реальной болью,
что окончательно стало ясно: никакой это не сон. Он вылетел из амбара, на бегу
лязгая затвором, а следом уже ломились разведчики – босые, распоясанные, ничего
еще толком не понимавшие, полусонные, но успевшие похватать личное оружие, как
один. Они были разведчики и видывали виды…
К превеликому удивлению лейтенанта мадьяр так и стоял на
прежнем месте, опять сложив руки на груди. А они лежали, не шевелясь, кровь
казалась ярко-алой на желтоватой утоптанной земле, и у них были совершенно
спокойные лица…
Дальше все было немудрено. Мадьяра сбили с ног, некоторое
время пинали от души, пока лейтенант не опомнился и не прекратил это громким
командным голосом. Связали по рукам и ногам, кинули там же, под стену конюшни.
Все разворачивалось без тени самодеятельности. Лейтенант был
военным человеком и прекрасно помнил, что остался здесь старшим по званию…
Трупы не трогали. К Миклошу он приставил часового. Послал
одного из ребят в штаб дивизии. И уже через полчаса на своей знаменитой
рессорной бричке, позыченной в каком-то богатом имении, приехал капитан
Погорелов из дивизионного СМЕРШа – с кучером-сержантом и автоматчиком в синей
фуражке.
Осмотрел трупы. Почесал в затылке, похмыкал. Мельком
взглянул на Миклоша, вяло матернулся, пнул мадьяра сапогом под копчик и пошел в
дом, поманив за собой лейтенанта. Огляделся, сел за стол в кухне, вытащил из планшетки
лист бумаги и сказал:
– Чего ж тут, согласно заведенному порядку… Рассказывай.
Он очень быстро перестал писать – как только лейтенант стал
рассказывать о полете кос. Не потерялся ни на секунду – он был хваткий мужик,
этот Погорелов, и, между прочим, не сволочной, как иные из его сослуживцев.
Проворно встал, подошел к лейтенанту, приказал дыхнуть не терпящим возражений
тоном, обнюхал, потом еще раз велел дыхнуть, снова обнюхал. И не без
удивления протянул:
– Трезвый, блядь, как стеклышко… Ты чего придуриваешься?
– Я не придуриваюсь, – сказал лейтенант, ощущая себя
персонажем унылого кошмара. – Все так и было. Он не сам кинул косы,
понимаешь, Погорелов? То есть сам, но… Он их метнул не руками. Взглядом,
приказал на расстоянии, жесты делал… Пассы…
– Пассы, блядь… – проворчал Погорелов. – Факир, а?
– Не знаю, кто он там, – сказал лейтенант. – Но я
тебе даю слово офицера, что все именно так и было. Ты же видел трупы…
– Ну.
– Как по-твоему, можно так сделать руками? Ну, предположим,
он взял в каждую руку по косе и кинулся на них… И что, капитан бы так и стоял,
не попытался выхватит пистоль, не отскочил, не защитился? Ты посмотри, как они
лежат, какие у них лица… Это было, как молния, они ничегошеньки и предпринять
не успели, косы сами летели, чем хочешь клянусь… Иди еще раз посмотри, как они
лежат…
– Да чего мне смотреть… – проворчал Погорелов. – У меня
и так глаз-алмаз…
– Коса без черенка – вещь неудобная, – продолжал
лейтенант. – Ею много не навоюешь, от такого оружия увернуться легко… Все
так и было…
– Помолчи, нахрен, – цыкнул Погорелов.
Упер локти в стол, подпер лоб кулаками и задумался. Лицо у
него было напряженное и злое. Высокий такой, цыганистого вида. Говорил, из
казаков. Вполне возможно – к лошадям у него было чутье, и кони к нему
относились особо.
– Погорелов, – сказал лейтенант. – Ты уж,
пожалуйста, мне поверь, все так и было…
Погорелов убрал руки от лба, поднял на него глаза.
Оскалился:
– Ну предположим, я тебе поверю. Говоря шире, я пару раз
видел в жизни такие вещи, что будет почище твоих летающих кос… Куда там…
Рассказывать не буду – во-первых, все равно не поверишь, во-вторых, нет времени
точить лясы… Ну хорошо. Этот сукин сын кидал косы взглядом. Пассами, ха! Вот
тут-то перед нами, сокол мой ясный, и встает проблема во всей ее сложности… Это
получается, я должен прилежно записать твои показания насчет летающего
сельхозинвентаря и в таком виде представить по начальству? Совокупно с тобой,
свидетелем? И ты то же самое будешь военному прокурору лепить? Это ты
хочешь сказать? Ну чего молчишь? Ты хоть понимаешь, как мы с тобой будем
выглядеть? Оба-двое, два вот этаких? У тебя мозги на месте?
Лейтенант попытался добросовестно представить, как сидит
перед дивизионным прокурором и повторяет старательно, что… В самом деле,
получалось как-то…
– Погорелов, – сказал он почти жалобно. – Но ведь
надо же делать что-то…
– Жопу заголять и бегать, – огрызнулся
Погорелов. – Помолчи пока, Чапай думать будет…
Он снова подпер лоб кулаками и погрузился в раздумье. Тишина
стояла абсолютная, звонкая…
Погорелов шевельнулся, яростно сунул в рот папиросу и
выкурил ее в три затяжки, по-прежнему упираясь тяжелым взглядом в стол. Швырнул
бычок прямо на пол, растер его сапогом. Вскинул голову. Глаза у него стали
азартные, сверкавшие лихорадочным весельем. Он прямо-таки сиял.
– Что б вы делали без Погорелова, – проворчал особист,
откровенно пыжась. – Тыкались бы, как кутята малые, слепенькие… Ваше
счастье, что есть на свете хитрожопый казак Погорелов, хоть вы его и не цените,
охломоны… Слушай. И мотай на ус, я тебя умоляю душевно… Давай-ка отрешимся от
этих твоих летающих кос… Точнее, от кос-то мы отрешаться не будем… Вообще, по
большому счету, вот как ты сам считаешь… Кто их убил? Мадьяр?
– Конечно, – сказал лейтенант.
– И то, что он их убил – не брехня, не ложное обвинение, не
поклеп? Убил-то он?
– Ну да, – сказал лейтенант.
Погорелов расплылся в улыбке так, словно получил генерала:
– Что и требовалось доказать! А то, что мадьяр их убил
косами – правда или опять-таки поклеп?
– Правда.
