Мы достали, налили. Он оттолкнул мою руку, долил до краев и
ахнул приличную дозу неразбавленного. Потом хватает меня за гимнастерку – глаза
шальные, остекленевшие – притянул и говорит:
– Ты только передо мной не крути, мать твою! Я ведь
прекрасно знаю, что ты Женьку валяешь. И не может быть так, чтобы она тебе
ничего не рассказывала про то, как они там живут…
Вижу – человек совершенно не в себе. Отвечая осторожненько:
– Ну, вообще-то не без того…
Он словно бы обрадовался, его малость отпустило. Спрашивает
меня этак тихонько, задушевно, доверительно:
– Коля, а не было ли, часом, оттуда информации, что Галька ведьмачит?
Смотрим мы на него в совершеннейшей задумчивости. А он
уставился на меня так жадно, словно я председатель военного трибунала, и от
моего слова зависит, отпустят его с миром или поставят перед комендантским
взводом… Человек малость не в себе…
Не знаю уж, что на меня накатило, но ответил я ему со всей
прямотой:
– Степаныч, – говорю, – я человек трезвомыслящий и
не верю ни в какое ведьмачество, разве что только в то, что присутствует в
книгах Н. В. Гоголя… Но среди девок и в самом деле давно ползет шепоток, что
Галька – ведьма. Не знаю я подробностей, мне их ни за что не рассказывают, но
слух есть, и упорный…
Он, что странно, вроде бы успокоился и даже повеселел.
Хватил еще неразбавленного, посидел, повздыхал, поматерился. И говорит вполне
серьезным тоном:
– А ведь все сходится, славяне. Был бы я пьян в жопу, но я
принял на душу один-единственный стакан, для смелости…
Короче, что выяснилось…
Выступил он в поход, что тот Мальбрук, с самыми решительными
и непреклонными намерениями. Сам признавался, что башка была, как в дурмане, а,
пардоньте, стояк был такой, какой редко случается. Ввались он туда, разложил бы
ее, не обращая внимания ни на что окружающее.
Вот только той хаты он не нашел.
Соображаете?
Он эту хату прекрасно знал – столько возле нее отирался, в
гости захаживал под любым предлогом, а точнее говоря, без всякого предлога.
И было так: идет он знакомой дорогой, мимо насквозь знакомых соседских
домишек – а хаты нету. Нет, не то чтобы на ее месте образовалось пустое место…
Ничего подобного, мы специально расспрашивали.
Просто ее нету. Должна быть там – а ее нету. Он сам никак не
мог сообразить и точно сформулировать, как это все описать. Вот он подходит –
дом, дом, еще дом, должна быть вот туточки Галькина хата… А ее нету! Та хата,
что за ней, дальше – на месте. Та, что перед ней, не доходя – на месте. А
Галькиной попросту нету. Хоть ты тресни.
Он пробовал и так, и этак. Возвращался к переулочку – и не
один раз. Пытался заходить с другой стороны, с третьей, пробраться и вовсе
огородами. С тем же отсутствием результата. Все привычные ориентиры на месте, а
Галькиной хаты нема…
И главное, ночь стояла лунная, звездная. Прекрасная просто.
Вы знаете, не врал Гоголь насчет украинской ночи, не зря ее описывал так
красиво. Ох, картина… Мы с Женькой пару раз просто гуляли, как пионер с
пионерочкой. Красота… Тишина, ни ветерка, луна светит, звезды крупнющие,
совершенно по песне – хоть иголки собирай…
Иголку отыщешь без труда, не то что хату. А ее все
равно нету. С какой стороны ни заходи, как ни прикидывай ориентиры…
Забрало его какое-то наваждение: плюнуть и уйти отчего-то
нельзя. Так он и бродил до рассвета. Искал Галькину хату и не находил. Он ее и
на рассвете не нашел – просто-напросто ему вдруг отчего-то стало ясно, что
нужно идти домой, к чертовой матери… Он и поплелся.
Вот… А это, между прочим, еще не конец. Мы спать уже больше
не ложились, ни он, ни мы. Посидели, помолчали – ну что тут скажешь и чем тут
человека ободришь? Честно говоря, я ему верил, что все было именно так – я его
неплохо знал уже…
Это еще не все. Через часок нас всех позвали к комбату, мы и
пошли. И навстречу – казачка. Остановилась, смотрит и молчит, только смотрит
своими черными глазищами как-то так… с ухмылочкой, но вовсе даже неприветливой.
И говорит ему:
– Не отвяжешься – хуже будет. В жизни ни на одну не встанет.
Так прямо и сказала. Улыбнулась и пошла. Не особенно даже
торопясь, словно плывет. Ох, была девка…
И знаете, он отвязался. Как и я, говоря между нами, на его месте
отвязался бы. Черт его знает, что она еще умеет… Он очень быстро устроил так,
что ее перевели куда-то. Командир роты это может устроить.
Боялся ли? А вы бы на его месте… а? То-то.
Не буди лиха, пока оно тихо. Так в народе говорится.
Дорога к реке
Это было весной сорок пятого.
Я тогда в силу выполняемой службы был прикомандирован к
одному из отделов КБВ. Официальное название в полном виде звучало так: Корпус
Беспеченьства Войскового. Наверное, понятно без перевода? Корпус армейской
безопасности. СМЕРШ и особые отделы Войска Польского.
Мы люди взрослые, циничные… Вы, наверное, прекрасно
понимаете, что вопросы координации и связи были на втором месте, а в первую
очередь я должен был за ними приглядывать. Что с политической точки зрения
вполне понятно и объяснимо: отношения с Польшей у нас давным-давно были
специфические и сложные. Линия, конечно, была взята на создание независимой
союзной Польши, но это не означает, что нужно было пустить дело на самотек.
Союзничек столь специфический требовал присмотра…
Бывало, конечно, всякое, но лично у меня обошлось без трений
и напряженности. Не хвастаясь, смог выстроить грамотные отношения. Помогало еще
и то, что я с этими ребятами прошел всю Литву – а в Литве за поляками присмотра
вовсе не требовалось. Скорее наоборот, нужно было одергивать время от времени.
У них, знаете, к Литве были большие счеты. Народец тамошний, я литовцев имею в
виду… Они сами, без всяких немцев, за войну перерезали триста тысяч евреев и
триста тысяч поляков – от старого до малого. Ну, им потом малеха припомнили все
хорошее…
Но это отдельная тема, страшно интересная, но не имеющая
отношения к вашей теме… Расскажу о другом.
Мы тогда месяц с лишним как дислоцировались в Мазовии. Есть
такой район в Польше, со своим специфическим народонаселением. Мазуры – в
общем, те же поляки, но отличаются большим этнографическим своеобразием. Язык у
них, к примеру, свой. Серединка на половинку понять можно, но различия большие.
Даже в алфавите есть свои, особые буквы, которые в польском не водятся.
Потом, после войны, там, конечно, народная власть внедрила
некоторую цивилизацию, но в сорок пятом была глухома-ань… Непролазные чащобы,
этакие Муромские леса, только без Змея Горыныча и Соловья-Разбойника. Население
большей частью разбросано по хуторам, кое-как живут-поживают (иные уголь жгут
из дерева и смолу гонят по старинным, времен средневековья рецептам
прадедовским), без всякого электричества, газет и прочих городских излишеств.
Практически, первобытно-общинный строй, как в учебниках.
