— Вчера я застукала их в спальне Криса.
— И что?
— Честно признаться, ничем таким они не занимались.
— Откуда ты знаешь?
— Просто чувствую. — Гас нахмурилась. — А ты что думаешь?
— Я бы не была так уверена, — ответила Мэлани.
— А если и занимаются, то что? Однажды они так или иначе займутся сексом.
— Да, — медленно сказала Мэлани, — но не в пятнадцать же лет.
— Шестнадцать.
— Ошибаешься. Крису — шестнадцать, а Эмили — пятнадцать.
— Пятнадцать с половиной.
— Она же девочка.
Гас поставила свой лимонад.
— И что это меняет?
— Все. — Мэлани покачала головой. — Дождемся, когда Кейт стукнет пятнадцать.
— Я верю, как верю сейчас Крису, что Кейт будет достаточно взрослой и умной, чтобы принимать правильные решения.
— Нет, ошибаешься. Ты захочешь как можно дольше удержать свою маленькую дочку от взрослой жизни.
Гас засмеялась.
— Эмили для тебя навсегда останется маленькой дочкой, — сказала Гас.
Мэлани повернулась на стуле.
— Вспомни себя, свой первый раз, — убеждала она. — Сейчас Эмили моя. Но позже она станет принадлежать Крису.
Гас секунду помолчала.
— Ошибаешься, — мягко возразила она. — Даже сейчас Эмили принадлежит Крису.
Минувшей весной Крис начал подрабатывать в «Тенистом поместье» — небольшой детской площадке, на которой не было ни тени, ни поместья. Тут стояла пластмассовая конструкция, похожая на осьминога, песочница и древняя карусель, на которой можно было покататься всего за двадцать пять центов.
Крис запускал карусель. Это была монотонная, тупая работа — собрать деньги, усадить детей на лошадок, пристегнуть ремни безопасности, нажать кнопку, запускающую мотор, потом дождаться, пока лента Каллиопы завершит полный круг, выключить мотор и ждать, пока карусель медленно остановится. Крису нравился сладкий запах, исходивший от малышей, которых он усаживал в седла. Ему нравилось раскачиваться на опорной стойке, когда карусель замедляла вращение, помогать детям отстегнуть ремни и спуститься вниз. Нравилось брать влажную тряпку, чтобы в конце дня вытереть лошадкам гривы, нравилось смотреть в их застывшие круглые глаза.
В этом году хозяин карусели выдал ему собственный ключ.
Была пятница, невероятно теплый вечер для апреля. Крис с Эмили сходили в кино, но было еще слишком рано, и Крис не хотел идти домой. Они бесцельно катались по городу, пока он не завернул на стоянку перед детской площадкой.
— А что! — обрадовалась Эмили. — Пойдем покатаемся.
Она выбралась из машины и побежала прямо по грязи. Когда Крис ее догнал, она уже сидела на качелях, глядя в ночное небо. Он пошел в противоположную сторону, услышал, как его окликнула Эм, и собственным ключом открыл пульт управления.
В свете луны лошадки задвигались.
Обрадованная Эмили слезла с качели и подошла поближе.
— Когда тебе дали ключ? — удивилась она.
Крис пожал плечами.
— На прошлой неделе.
— Это же здорово! Можно залезть?
Он обхватил ее за талию и поставил у белой лошадки, которую она больше всего любила.
— Чувствуй себя как дома, — предложил он.
Эмили залезла на деревянную лошадку и, после того как карусель описала полный круг, протянула руки к Крису.
— Садись и ты, — подзадорила она.
Он выбрал соседнюю лошадку и тут же понял свою ошибку: когда Эмили поднималась вверх, он опускался вниз, и наоборот. Когда их лошадки поравнялись, он наклонился и поцеловал ее в щеку. Эмили засмеялась и наклонилась к нему, чтобы ответить на поцелуй.
Он соскользнул с лошадки и протянул Эмили руки. И потом они лежали на толстых крашеных досках, едва не касаясь руками и ногами деревянных копыт встающих на дыбы лошадей. Эмили откинулась назад и, вся отдавшись музыке, закрыла глаза. Крис залез ей под рубашку.
Бюстгальтер у нее расстегивался спереди. О боже, как же приятно к ней прикасаться! Она нежная и совершенная одновременно, от нее пахнет персиками. Крис прильнул к изгибу ее шеи, лизнул ее, уверенный, что и на вкус она персиковая. Он услышал, как Эмили издала гортанный звук, и решил, что это знак того, что ей так же нравятся его ласки, как ему ее ласкать.
Он запустил руку ей в джинсы, в трусики, и его пальцы коснулись шелковистых волос. Затаив дыхание, он опустился чуть ниже.
— Прекрати! — чуть не плакала Эм. — Крис, перестань!
А когда он не послушался, она кулаком ударила его в ухо.
Крис откинулся назад, голова гудела как колокол. Ему хотелось накричать на Эм, но, увидев ее побелевшее лицо, он сдержался. Она отрицательно качала головой.
Потом Эмили встала. Спрыгнула с карусели, упала, снова поднялась, оставив Криса вращаться одного.
В кино, когда дело доходило до такого финала, героиня каким-то образом сама добиралась домой. И единственной мыслью, которая заботила Эмили в настоящий момент, было то, что крайне оскорбительно сперва оттолкнуть парня, а потом дожидаться, чтобы он отвез тебя домой.
Она почувствовала, как Крис сел рядом с ней. Эм продолжала глядеть в окно джипа, пока не погас свет в салоне. Да ей и не нужно было поворачивать голову, чтобы увидеть: Крис сидит, стиснув зубы, и поигрывает желваками.
На одно мгновение ей захотелось прильнуть к нему в надежде, что он смягчится. Но она вспомнила, как в детстве кричала, чтобы мама ее отпустила, когда та обнимала дочь все крепче и крепче.
— Возможно, — прошептала она, — нам какое-то время не нужно встречаться.
Крис тронул машину. И кивнул.
Все в Донне Дефеличе было легендарным — от ее золотистых волос и груди размером с грейпфрут до группы поддержки, которую она возглавляла (самую быструю за всю историю старшей школы). Уже два года она давала Крису понять: если он захочет, она не против. И наконец, будучи по горло сыт Эмили, он решил ответить Донне взаимностью.
В джипе ничего не было видно, влага с запотевших стекол осела на плече, когда он прислонился к окну. Под ним на заднем сиденье извивалась Донна.
Крис даже не успел отвезти ее на ужин. Она положила руку ему на колено, когда они ехали в ресторан, и спросила, действительно ли он голоден.
Теперь она, совершенно голая, обнимала его, и Крис подумал, что она даже не догадывается, что он никогда раньше этим не занимался.
В тусклом свете приборной доски грудь Донны заливал зеленый свет, но от этого она выглядела еще великолепнее. Она прикрыла глаза, с ее уст слетало его имя. Единственное, что в ней было не так, — она была не Эм.
