– Ну, – спросил он, когда я опустил листок. – Приятный сюрприз?
– Гришка, – тихо сказал я, – это ведь он потому такой веселый был...
В запросе сообщалось, что на таком-то километре такой-то железной дороги убит обходчик такой-то. По некоторым данным, есть основания полагать, что преступление совершено рецидивистом Сорокиным Ю. А., в настоящее время находящимся под следствием в таком-то отделении милиции... ну и так далее...
– Еще бы, – усмехнулся Гришка. – Есть разница – вышка или отсидка на малый срок. Ты созвонись с транспортниками, они его заберут для расследования. Интересно, из-за чего он обходчика пришил. Из-за документов, наверное...
Я вспомнил, как позавчера прощался с Сорокиным.
– Так помни, Юра, я помогу с работой. Запиши мой домашний телефон.
Он аккуратно, четкими круглыми цифрами записал мой телефон и адрес.
– Спасибо, Саша, – и потряс мою руку. – Ты человек, знаешь... Впервые такого встретил.
Я вышел, и дверь камеры глухо и мертво стукнула – наглухо, намертво, и вот тогда мне стало тяжело, в тот момент, когда он там оставался, а я уходил по коридору.
* * *
– Не может быть, – сказал я Гришке, – это ошибка. Ну, украл, ну, угнал когда-то автофургон... Но человека убить! Я даже как-то привязался к нему, обещал с работой помочь.
– На прощание не поцеловались? – спросил Гришка хмуро. Он сел за стол, подвинул к себе какое-то «дело» и стал его листать, время от времени трогая то правый, то левый ус крупными холеными пальцами.
– Ты с Лизой помирился? – спросил я.
– Я с обеими помирился, – угрюмо буркнул Гришка, не поднимая глаз от «дела». – Я прекрасен и благополучен. Лиза вяжет мне свитер, а Галя купила у спекулянтов отрез вельвета и джинсы шьет. С фирменной этикеткой на заду.
Я отвернулся к окну, достал сигарету, размял ее, но не закурил, сунул обратно в пачку.
– Григорий, – спросил я, – а вот как быть, когда хочешь увидеть женщину, а повода для встречи нет?
Он молчал. Я обернулся и увидел изумленно вздернутые брови и горькую усмешку на его лице.
– Ну, спасибо, хрыч. Ты, я вижу, совсем уже меня за матерого донжуана держишь. Даже советуешься, – он хмыкнул и закрутил своей великолепной рыжей башкой: – Да я за всю свою жизнь с двумя бабами никак разобраться не могу. Ну, где ты видел нормального мужика, который бы страдал от того, что...
Он не договорил, потому что к нему на допрос привезли из тюрьмы подследственного. Огненно-красный, с горящими глазами, тот сидел в наручниках и страстно повторял:
– Я ву-ур, началник, я ву-ур! Ты смотри на меня, началник, ты другой такой вур, как я, за всю жизнь не встретишь!
Гришка быстро и мелко заполнял лист в «деле». Он даже не поднимал на страстного подследственного глаз. А тот неистовствовал, вздымал руки, бил себя в грудь, звякал наручниками, цокал языком:
– Эх, началник, первый раз в браслетах сижу. Потому что того козла упустил. Я козлов не люблю, началник, я их пачками режу. Никто доказать не может...
Пока урка в отчаянном азарте брал на себя все преступления мира, я собрался, сложил бумаги в портфель и взглянул на низко склоненную Гришкину голову, на его повинную голову с прекрасной шевелюрой.
– Не убивайся так, – сказал он, не поднимая головы. – Я позвоню транспортникам, выясню, у меня там дружки есть.
* * *
...Баба просто не находила себе места. Она то выскакивала на балкон, посмотреть не идет ли «старый дурак с больным ребенком», то носилась по квартире, как фурия.
– Ну, погоди, ты только заявись! – бормотала она. – Я тебе покажу кино! В пяти сериях! Саша, ты должен меня поддержать! Мы должны выступить единым фронтом! Это больше не должно повториться!
– Все на сбор металлолома! – устало сказал я. – Дадим дружный отпор отстающим, позорящим класс! Поднимем успеваемость на должную высоту!
– Отстань, – отмахнулась баба.
Зазвонил телефон.
– Это Света, – сказала баба, – она уже звонила.
И пока я шел к телефону, скороговоркой напомнила мне, какая славная девочка Света, и как прекрасно ко мне относится, и какая хорошая у них семья.
– Алло, – сказал я.
Это действительно была Светка, моя одноклассница. Мы перезванивались до сих пор, вернее, Светка иногда позванивала, приглашала на какие-то концерты, выставки. Баба очень переживала, что я под разными предлогами уклонялся от культурных мероприятий. Баба не понимала, что совершенно невозможно появиться на концерте с девушкой, которая переросла тебя на две головы.
– Сашка, а я в отпуск уезжаю! – похвасталась Светка.
– Молодец...
– Ничего себе – молодец! Мои-то все разъехались. Что с квартирой делать?
– В каком смысле? – спросил я.
– Ну, так я ж ее оставляю!
– А что, возможен другой вариант?
– Ой, Сашка, ну ты хохмач! Посоветуй, что против воров сделать, ты ж у нас мент! Что у вас там делают – подключают к сигнализации?
Я вздохнул и сказал в трубку:
– Слушай, вот новый гениальный способ. Ты уезжаешь и оставляешь на месяц в дверях записку: «Пупсик, жди, я мигом вернусь».
– Какой пупсик? – обалдело спросила она.
– Ну, Мусик, или Лапусик...
Светка с отчаянным стуком брякнула трубку.
– Ну, что, – сурово спросила баба, – обхамил девочку? Доволен, следователь придурошный?
– Начални-ик! – страстно и тягуче промычал я и постучал себя кулаком в грудь, как сегодняшний урка. – Эх, начални-ик...
– Совсем с ума сошел, – вздохнула баба.
Я набрал в грудь побольше воздуха и шумно выдохнул его.
– Баба, – решительно спросил я, – что делать, когда хочешь увидеть женщину, а повода для встречи нет?
Я думал, что баба сейчас прицепится и начнет все вызнавать и вынимать душу, но она вдруг спокойно сказала:
– Что значит – нет? Придумай повод. Ты ж не дурачок какой-нибудь.
– А вот дед... Он как тебя... обхаживал?
– Кто? – весело воскликнула баба, – он обхаживал? Да я за него со страху вышла. Он же бил морды всем моим хахалям. Он никого к моей калитке не подпускал. Его все парни боялись, пигалицу эту. А я как его боялась, господи, боже мой! Иду по переулку нашему, и как заслышу за спиной его шаги, чуть не падаю со страху, Я его рожу усатую видеть не могла! Так со страху и вышла, боялась, как бы дом наш не подпалил.
В момент этого трогательного воспоминания явились, наконец, Маргарита с дедом, и я в который раз убедился, что со времен ухаживания деда за бабой роли круто переменились. Такого скандалища я не помнил со времен Иркиного жития в нашем доме. Баба потрясала Маргаритиной шапкой и совала ее деду под усы. Вообще, мне наши семейные стычки напоминают органные фуги Баха. Сумятица голосов, восклицания баса: «Дуся! Дуся!» и над всем этим солирующий бабин голос.
