1
Анна стояла у высокого окна замка, вглядываясь в густеющий мрак. Уже совсем стемнело. Она не слышала вопроса, что задал ей герцог Бэкингем, граф Генри Стаффорд, тихим голосом ослабевшего от долгой болезни человека. Вот уже несколько недель он был невольным гостем Гнезда Бурого Орла, как называли родовой замок Майсгрейвов, и вот уже второй день так смущал ее своими откровенно восхищенными взглядами.
Боже, если бы он узнал, кто же в самом деле стоит перед ним! Но разве смог бы кто-нибудь сейчас разглядеть в леди Анне Майсгрейв, хозяйке отдаленного замка на английско-шотландской границе, жене прославленного рыцаря барона Филипа Майсгрейва, в этой красивой, довольной жизнью женщине, принцессу Анну Невиль, младшую дочь могущественного графа Уорвика, одно имя которого многие десятилетия заставляло трепетать английских королей.
Отец, милый отец… Ради того, чтобы отвоевать для нее корону, он не раздумывая пожертвовал и счастьем любимой дочери, выдав за Эдуарда Ланкастера, а затем и сложил голову в страшной битве, где схлестнулись мечами армии Алой и Белой Розы.
Для Анны это был самый близкий человек. Последнее время они часто ссорились, но она-то всегда знала, как бесконечно этот суровый честолюбивый человек любил ее. Зачем ему нужна была корона, которой он так добивался для своей любимицы! А ведь ей-то нужно было простое человеческое счастье рядом с тем, кого она, однажды встретив, полюбила всем сердцем.
Потеря отца стала страшным испытанием для Анны. И, если бы не любовь Филипа, которая укутала ее исстрадавшуюся душу, она не выдержала бы горя утраты.
Кто она сейчас? Просто счастливая женщина, живущая так трудно добытым счастьем, мать двоих прекрасных детей, хозяйка великолепного замка, трудами собственных рук превращенного в уютный дом для всех его обитателей.
– Вы о чем-то спросили, милорд? – спохватилась Анна, краем уха уловив удивленный тон герцога Бэкингема. – Ах да, книга… Мой супруг когда-то сделал мне подарок, доставив эту книгу из Йорка. Я ведь воспитывалась в монастыре и очень люблю читать. В Нейуорте есть также Библия на французском языке – наследие от матери барона. Если изволите, я вам ее пришлю.
Герцог Бэкингем, вглядываясь в лицо своей прекрасной собеседницы и спасительницы, видел, что Анна отвечает на его вопросы машинально. Его это задевало не меньше, чем равнодушие, с которым эта женщина относилась к его восхищенным взглядам.
Он не мог точно припомнить, как попал сюда… Последним ясным воспоминанием всплывали тени какого-то боевого отряда, который летел им навстречу с воинским кличем «Святой Георгий!», когда они с Ральфом уже отчаялись оторваться от отряда Дугласа. Это были англичане, а значит – в любом случае союзники. Воины о чем-то переговаривались, однако в ушах у Генри все звуки расплывались и множились тысячами эхо. Но, Господи, как приятно было слышать английский говор, пусть даже и с резкими нортумберлендскими нотками!
Еще он смутно припоминал, как из тьмы появился высокий рыцарь на коне. Под его меховым плащом тихо позвякивала сталь кольчуги.
– Эй, Эрик, доставь этих людей в Нейуорт! – резко приказал рыцарь. – А мы пока скажем пару слов этим Дугласам. Видно, только мечом и можно им втолковать, что не годится нарушать Господне перемирие в Святое Рождество!
Взметнув снежную пыль, они ускакали. Из ночи долетел пронзительный клич, стеклянными осколками впившийся в воспаленный мозг Бэкингема, а затем среди воплей и грохота доспехов он все же различил имя – Майсгрейв.
«Я где-то уже слышал о нем… Майсгрейв… Ах да – камень преткновения, разбойник из Пограничья…»
Но додумать Бэкингем не успел. Звездная ночь стремительно закружилась, и герцог стал проваливаться в черную глубину, где не было дна. А дальше наступил мрак.
Первыми словами, которые он уловил, очнувшись, была встревоженная тихая фраза:
– Лихорадка усиливается. Очень сильный жар.
Генри увидел силуэт склоненного над ним мужчины. Он не мог разглядеть черты его лица, так как позади пылал огонь и человек казался сумрачной тенью.
– И вы считаете…
Бэкингем не разбирал слов. В голове стоял шум, который то усиливался, то стихал. Теперь звучал уже другой голос – женский, низкий, с легкой хрипотцой. Он даже подумал было, что говорит подросток, однако что-то в интонациях и строении фраз наводило на мысль о женщине. Она говорила по-латыни, но смысл был ему безразличен… Звук этого голоса завораживал.
«У нее, наверное, восхитительной формы губы, – свозь бред почему-то подумал тогда Генри. – Такие губы сладко целовать… Этот голос…»
Он попытался открыть глаза – веки были тяжелые, как свинец, и слипались от пота. И все же он приподнял их. Вокруг был полумрак, слабый, зыбкий… Вот и она. Бледное и нежное, как цветок, лицо под белым покрывалом, и губы, пухлые и нежно очерченные. Они казались чуть великоватыми, но это не лишало их очарования.
– Мой Бог, да он, кажется, пришел в себя!
Женщина склонилась над Бэкингемом.
– Вы слышите меня? Как вы себя чувствуете? Вы чего-нибудь хотите?
Теперь она говорила по-английски. Генри попытался улыбнуться запекшимся ртом.
– Я бы хотел вас поцеловать.
Она казалась озадаченной, но вдруг рассмеялась. В ее смехе не было ни издевки, ни деланного возмущения. Генри тоже хотел бы смеяться вместе с ней, но откуда-то вновь нахлынула тьма, и он стал проваливаться, все еще слыша этот журчащий смех. Да, журчащий, словно струи маленьких водопадов в горных долинах Брекон-Бикона.
Его чем-то напоили. Он пил с жадностью, ибо иссох от жажды. Было душно, хотелось содрать с себя одежду и броситься в воды Уска
[1]
. Порой, когда он приходил в себя, Генри видел каких-то людей и ту же прекрасную даму с чарующим голосом. Один раз он заметил среди присутствующих своего оруженосца Ральфа Баннастера. Генри обрадовался ему как родному, хотел окликнуть, но язык присох к гортани, и он лишь невнятно прохрипел что-то и закрыл глаза, проваливаясь в небытие.
Гораздо позже, когда тьма отступила, он огляделся. В небольшом, выложенном серым камнем камине ярко горели торф и смолистые корневища. У огня сидел его оруженосец и что-то хлебал, звучно чавкая, из глубокой деревянной плошки. Генри окликнул его:
– Ральф, разве так должен вкушать пищу оруженосец родовитого вельможи? Мне стыдно за тебя. Ты хлюпаешь, как мужик, привыкший есть вместе со скотиной.
Ральф Баннастер замер, не донеся до рта ложку. Улыбка растянула его рот до ушей.
– О, милорд! Вы пришли в себя! Какое счастье! А уж я-то боялся, что вы и впрямь помрете.
– Но аппетит от переживаний у тебя не ухудшился, я вижу. Что ты там ешь? Не мог бы ты и мне уделить немного?
