– О чем?
– Наверху пир в разгаре. Разве ты не хочешь принять участие? Мне показалось, что все это тебе нравится.
Анна проглотила ком в горле.
– Я хочу домой, Филип. Давай уедем отсюда.
– Хорошо. Утром я прикажу собираться в дорогу.
– Нет-нет! Давай уедем прямо сейчас. Я умоляю тебя, Фил!..
Он внимательно смотрел на нее. Затем сказал:
– Такой отъезд вызовет множество толков. К тому же граф будет весьма недоволен.
– Пусть! Пусть!
Она едва владела собой, хотя и старалась не повышать голос, чтобы не разбудить сына.
Филип хорошо знал эти вспышки ослепительного гнева.
– Хорошо же. Я сообщу графу и велю людям приготовиться.
Всю обратную дорогу Анна неслась вскачь. Она сторонилась Филипа, хотя и старалась не подавать вида, в каком состоянии пребывает. Она уже знала, как отомстит. Генри Стаффорд, молодой герцог, сиятельный лорд, красавец, на которого она невольно заглядывалась. Она заставит Филипа испытать ту же боль, какую он причинил ей…
И вот теперь, когда они оказались дома, она вдруг почувствовала, что готова простить, что вовсе не так уж и зла на мужа. Необходимо лишь первой сделать шаг к примирению. О, почему, почему она не выслушала его, когда он попытался заговорить? Тогда все было бы хорошо.
Разве это так больно – пережить объяснение, вспышку, резкие слова, наконец, но потом вновь обрести покой у него на груди? Ибо, несмотря на то, что случилось в Олнвике, что-то внутри твердило ей, что Мод Перси никогда не занять и малой частицы того места в сердце Филипа, которое принадлежит ей.
Решив завтра с утра обо всем поговорить с мужем и успокоенная этой мыслью, Анна уснула.
Однако утром ее ждали обычные дела, им было несть числа, и потому пришлось отложить разговор. О Генри Стаффорде она не думала вовсе. Главное – Филип, а уж с герцогом все уладится само собой…
Анна хлопотала в овчарне. Ей сказали, что черноголовая овца Пегги кормит лишь одного из ягнят, второго же отказывается признавать и гонит прочь. Это случалось уже не впервые. Анна сердито накричала на овцу, но та, устроившись среди сухого душистого клевера, и ухом не повела.
Анна подтащила к себе крохотного, отощавшего, жалобно блеющего ягненка и принялась кормить его с рожка молоком. В этом году было немало ягнят, которых бросили овцы. Их держали в особом загоне. Анна следила за их кормежкой и часто сама бралась помочь. Овцы были ее идеей, и она хотела входить во все, что связано с ними.
Накормив одного, она извлекла из-за загородки следующего ягненка. И вдруг услышала:
– Могу ли я помочь, баронесса?
Генри Стаффорд, облокотясь о доски, с улыбкой глядел на нее.
Он был в простой кожаной одежде, на щеке горели рубцы, но бирюзовые глаза под темными прядями волос светились бесшабашным блеском.
Анна, немного опешив, исподлобья взглянула на него.
– Помилуй Бог, ваша светлость! Что вы говорите? Это дело не для сиятельных лордов, в чьих жилах течет королевская кровь!
Но он уже ступил за перегородку. Испуганные овцы метнулись в разные стороны.
– Разумеется, мой титул во многом меня ограничивает. Но ведь и вы, леди Майсгрейв, баронесса Нейуорта, беретесь за дела, которыми могли бы пренебречь.
Анна смотрела с вызовом.
– Вы меня осуждаете?
– Наоборот, миледи, я восхищаюсь вами. И вы это знаете, прекрасно знаете.
Он смотрел на нее так откровенно, что Анна почувствовала, как багровеют ее щеки. Она злилась на себя за смущение от ласкового мужского взгляда и понимала, что дворовые люди с любопытством наблюдают за этой сценой. Но Генри внезапно заговорил о разведении овец в Уэльсе, выказав при этом такую осведомленность в вопросах торговли шерстью, что Анна невольно выразила удивление. Герцог же лишь посмеивался.
– Даже король Эдуард сейчас торгует шерстью и разбирается в ее сортах и цене не хуже первого из купцов Сити.
Он рассказал, как ребенком в точности, как и Дэвид Майсгрейв, любил возиться с ягнятами. Его нянька, валлийка Мэгг, бранясь без конца, мыла и переодевала его по три раза на дню – и все из-за этих забавных кудрявых созданий.
Анна улыбалась. Она давно заметила, что с Генри Стаффордом легко говорить, когда он вспоминает родной Уэльс. Его голос становится мягче, глаза светлеют, а в его рассказах родной край выглядит словно земля обетованная. И действительно, Генри искренне считал, что в мире нет больше таких цветущих долин, мягких зеленых холмов с овечьими тропами, таких кристально чистых речек, таких неприступных замков.
В этот миг на пороге овчарни возник Филип Майсгрейв. Он был в дорожной одежде и высоких сапогах для верховой езды.
Слегка поклонившись, он учтиво поздоровался с герцогом, а затем обратился к Анне:
– Я уезжаю на горные пастбища. Мне сообщили, что там видели чужих людей, и я думаю, что будет лучше, если я усилю там охрану.
Анна смотрела на него, чувствуя, как кровь отливает от лица. Филип нашел ее в обществе герцога, они оба были веселы и беззаботны. Он снова видит, что ей хорошо с Генри Стаффордом! Но барон оставался спокоен, был любезен с Бэкингемом, мягок с нею. Все это граничило с безразличием. Он уезжает, оставляя Анну в Нейуорте вместе с гостем… Неужели Мод Перси так завладела его душой, что он охладел к ней?
Филип повернулся и, ударяя хлыстом по голенищу сапога, направился к выходу. Он шел неторопливо, и Анна не выдержала. Сунув растерявшемуся герцогу рожок с молоком, она бросилась следом.
– Филип, остановись!
Он даже не оглянулся и ускорил шаги. Торопливо миновав двор, Майсгрейв вскочил в седло и, махнув рукой своим ратникам, выехал за ворота.
Анна застыла на пороге овчарни. В лицо ей пахнуло влажным холодом серого утра.
В тот день она не вышла к трапезе. Лежа в опочивальне, Анна уже не плакала. Тупое оцепенение охватило ее. Ей не было дела до того, что происходит в Нейуорте. Здесь справятся и без нее, как справлялись и до ее появления. Ей не хотелось никого видеть, и, когда кто-либо из слуг осторожно стучал, она не откликалась.
Неотвязные мысли терзали ее. Когда она приехала сюда, ее не пугали ни труд, ни чуждая обстановка, ни враждебно настроенные люди. Это место стало ее домом, родиной ее детей, и, какие бы беды и заботы ни обрушивались на них, она всегда была защищена и оберегаема любовью Филипа. Она была так счастлива. И если теперь все рухнет…
В дверь снова постучали. Анна даже не пошевелиласъ. Стук повторился, настойчивый и нетерпеливый. Анна вздохнула и села, откинув с лица рассыпавшиеся волосы. Неужели в замке, где столько людей, не могут обойтись без нее? Однако следует взять себя в руки. Она здесь хозяйка и должна ею оставаться, что бы ни случилось. Когда-то она обещала Филипу, что не станет сетовать на судьбу, как бы туго ни пришлось на том пути, который она избрала.
