– Но одного я все же добился – Ричард более не посылал меня проливать кровь. Для этого у него были другие – те же Дайтон и Форест, которые ради создания видимости входили в мою свиту. У него был Рэтклиф, считавший Ричарда самым великим человеком в королевстве и не раздумывая выполнявший его приказы. Были и другие: Ловелл, Брэкенбери, Кэтсби, продавший Глостеру своего господина Гастингса и ставший после этого ближайшим советником короля. Были и подлинные преступники, взятые из тюрем, – Уилслейтер или Джон Грин. Возможно, именно поэтому меня так поразил приказ, отданный мне королем Ричардом, тайно отправиться в Лондон и умертвить его племянников. Вот тогда я и взбунтовался. Я заявил, что скорее откажусь от всего, что он мне дал, и уеду куда глаза глядят. Быть простым палачом и честно делать свою работу куда достойнее, чем служить ему. А он лишь рассмеялся: «Что же, если маска палача для тебя предпочтительнее рыцарского звания, я могу это устроить. С завтрашнего дня, сэр Джеймс Тирелл, вы приступите к выполнению обязанностей честного палача на Тайнберн-Хилл». Он ушел, заставив меня еще раз заколебаться. Он всегда оказывался сильнее меня. Он был дьяволом, давным-давно купившим мою душу. И я снова сдался. Я знал, что предложение погубить принцев король уже сделал Брэкенбери, но тот отказался. Но Брэкенбери был представителем одного из древнейших родов Англии, и Ричард не мог попросту разделаться с ним. Я же был выкормышем палача, Черным Человеком, которого все ненавидели, и Ричард мог поступить со мной как угодно. И тогда – помилуй меня Господи! – я уступил. Король дал мне в подручные Дайтона и Фореста, и мы из Уорвикшира, где тогда устраивал празднество король Ричард, поскакали в Лондон. Брэкенбери был запуган королем и, беспрекословно отдав мне ключи, покинул Тауэрскую крепость. А я… Всю ночь я просидел в кабачке близ Тауэра, много пил, даже порой полностью теряя рассудок. Но стоило мне выйти на порог и увидеть огни на башнях Тауэра, как я вмиг трезвел, кидался назад и вновь припадал к чаше. Потом словно из тумана возникли Дайтон и Форест, и Дайтон потребовал ключи от Тауэра и именную грамоту от короля. Я был пьян, но в тот миг я почти любил Дайтона. Этот человек, мне казалось, спасает меня. Последнее, что я помню, это связку ключей на столе.
А утром, когда я на том же месте пришел в себя, увидел Дайтона и Фореста, попивающих эль за соседним столиком. В открытую дверь светило солнце и виднелись башни Тауэра, которые уже не показались мне такими зловещими. Все вчерашнее казалось кошмарным сном, наваждением, я еще туго соображал и даже не был уверен, что Ричард вообще отдавал мне подобный приказ. Лишь когда Дайтон подсел ко мне и протянул ключи, я понял, что кошмар продолжается. Я не стал ничего спрашивать, но он сам выложил мне все подробности. Они вошли к принцам, когда те спали, накрыли их подушками и держали так, пока у детей не исчезли все признаки жизни. Затем отдали приказ замковому капеллану захоронить их тела. При этом Джон Дайтон усмехнулся и заметил, что не преминет сообщить моему королю, с каким рвением я выполнил его приказ. Признаюсь, если бы мне довелось тогда понести наказание, я был бы счастлив. Но король дьявольски хитер, и он сумел отомстить мне иным способом. Когда появились первые слухи об исчезновении (никто открыто не говорил об убийстве, люди шептались лишь об исчезновении) принцев, король не стал скрывать, что именно в это время я ездил в Тауэр, а Дайтон и Форест сопровождали меня. Король был слишком высоко, чтобы на него пала какая-то тень. Дайтон и Форест были лишь слугами, я же оказался тем палачом, который обстряпал все дело. Теперь даже Ричарду стало невыгодно держать меня в своем окружении. И он отослал меня, поручив охранять вас. И право же, первый раз в жизни я был благодарен ему. Но я не ведал тогда, что и вы возненавидите меня. Хотя мне давно пора было бы привыкнуть нести свой крест…
Он умолк, так и не найдя в себе сил взглянуть на королеву.
Анна тоже молчала. Тирелл был прав: его исповедь ужаснула ее. Но вместе с тем принесла и какое-то облегчение. Руки этого человека были обагрены кровью, но все же он не был столь ужасен, как ей представлялось ранее. «Иисус простил злодея, распятого вместе с ним на кресте. Люди всегда судят не так милосердно, как Бог, и не мне быть его судьей». И тем не менее в напряженной позе Тирелла было нечто такое, что подсказало Анне, что именно ей надлежит произнести над ним приговор.
«Я хотела знать его тайну, и, больше того, сама хотела использовать его. Отчего же сейчас я чувствую, что никогда не смогу поступить с ним, как поступил Ричард?»
«Ибо он проклят», – сказала ведьма Мэдж. Разве это недостаточное наказание? Разве не ужасно навсегда остаться Черным Человеком?
И она решилась:
– Сэр Джеймс Тирелл! Я выкупаю у дьявола вашу душу! Я беру в уплату ваше чистосердечное раскаяние. И я верю вам.
Он поглядел на нее, словно не веря своим глазам. Она стояла перед ним, протянув руки, и на лице ее не было ни отвращения, ни гнева. Только улыбка.
И тогда он пал на колени и, словно принося вассальную присягу, вложил свои руки в ее.
– Я отдаю ее вам, моя королева!
Пламя очага снова отразилось в его глазах, но теперь Анна была уверена, что в них – слезы. Сверкающие, легкие слезы.
12
В середине мая в Вудсток к королеве прискакал гонец с известием, что сын ее, Эдуард, принц Уэльский, скончался. Весть эта пришла с опозданием на месяц, когда сын Анны давно покоился в земле. Ричард в своем письме не преминул сообщить о причинах этой задержки.
«Вы всегда были дурной матерью, Анна, и не вам оплакивать дитя, которое вы были готовы проклясть из-за того лишь, что в его жилах – моя кровь».
Анна проплакала день и ночь, не желая никого видеть. Да, Ричард не так уж и не прав, уверяя, что этот мальчик был ей менее дорог, чем ее дети от Филипа, но он ошибается, утверждая, что она не любила его. Для Ричарда смерть Эдуарда была страшной утратой, но и сердце Анны кровоточило при мысли, что она никогда больше не прижмет к себе это худенькое тельце. Поистине, она была дурной матерью их сыну, и теперь корила себя за это. Она вспомнила, как торопливо прощалась с ним, уезжая в Понтефракт. Разве могла она предположить, что с того времени все так переменится? Она скучала без Эдуарда, она беспокоилась о его здоровье, но чаще думала о Кэтрин. Подле принца всегда была заботливая и любящая Фиби, которая с первых дней привязалась к болезненному мальчику куда крепче, чем его мать. Да и Ричард готов был на все ради своего любимца. Она была спокойна за сына. Другое дело – Кэтрин. На Кэтрин распространялась часть той ненависти, которую король питал к ее матери…
В течение недели королева приказала служить молебны за упокой души маленького принца. Теперь она возжигала две свечи в память двоих своих сыновей, но если свеча Эдуарда всегда горела ровным пламенем, то свеча Дэвида чадила и гасла. Анна пыталась зажечь ее снова и снова, но все было тщетно. Где-то теперь странствует душа ее старшего? В эти минуты она вновь вспоминала, кто повинен в ее страданиях, и отнюдь не смиренные мысли наполняли ее голову, она поднималась с колен и уходила из часовни. Жгучая ненависть к мужу жгла ее адским огнем, но и придавала сил.
