– Жуть, жуть, – вопили здоровенные мужики, даже не заметив, что бросили где-то оружие. – Нелюдь страшная бродит между избами. Мертвяк!
Воцарилась напряженная тишина. Люди не видели, какими быстрыми взглядами обменялись волхвы, и как согласно кивнул Шелот.
Стогнан поднялся.
– Наше селище давно заговорено, и никакая нежить не может ступить за оградительную черту. Так что...
– Но она здесь! Тута нежить!.. – вопили охранники.
В воздухе и вправду словно повеяло чем-то нелюдским. Потом вдруг вздох прозвучал, громкий, протяжный, похожий на стон. И хотя в избе были закрыты ставни, и даже отдушина прикрыта для тепла, всем показалось, будто холодом дохнуло неведомо откуда. Огонь в очаге стал гаснуть, светильники зачадили, потухая. Что-то странное бродило вокруг избы, дикий страх просачивался в дверные щели. А потом голос раздался:
– Пустите меня, холодно мне, неприютно. Граня моя, где ты? Выйди ко мне...
Все резко повернулись туда, где на лавке рядом с Простей сидела ее свекровь Граня. У той лицо стало белее мела, зубы застучали.
– Это мужик мой пришел... О пресветлые боги, неужто он хочет увлечь меня в сырую землю?
– Граня моя, отзовись, – звал голос.
И все видели, как женщина вдруг подхватилась и кинулась к двери, словно забывшись, словно не было у нее сил противостоять тому, кто звал ее.
И выскочила бы, глупая, да только Простя успела удержать.
– Матушка, куда же вы, матушка!
Мокей видел, как его мать с небывалой силой рвется из рук невестки, а все вокруг стоят, оцепенело. Столько народу в избе, но никто и не шелохнется, а сам Мокей, будто от страха к месту прирос. Хвала богам, волхв Пущ преградил женщине дорогу, взмахнул широким рукавом перед ее лицом, забормотал быстро наговор.
Вздох за стеной стал еще более тяжким, а потом скрипнуло по снегу, словно удалялся кто-то.
Тогда Маланич поднялся и, шагнув к двери, вышел наружу. Немного погодя за ним последовали и некоторые родовичи, из тех, кто похрабрее. Однако тут же попятились: там, в белесом свете снежной ночи, двигалось что-то. Даже на холоде был слышен разливавшийся вокруг трупный запах. А то, что двигалось... Вроде и на человека похожее, но худое, покореженное, какое-то, сутулое, словно ему нести собственное тело было невыносимо тяжело.
– Колом его пробить, колом! – завопил кто-то из людей, но Маланич резко стукнул посохом, заставляя уняться ретивых. – Стоять! Пока кол тот отыщете да подберетесь к нему, оно еще многих сумеет увлечь за собой. Так что оставьте. А завтра, когда отступит тьма, мы займемся ворожбой, наложим заклятие и угомоним упыря.
В избе испуганным плачем зашлась Граня. Все твердила, что крест на могилке ее мужа повалили, вот и бродит теперь мертвый христианин, вот и жаждет сойтись с теплокровными. А кто повалил крест? Не иначе как ведьма Малфрида постаралась. Никому из родовичей такое и в голову не пришло бы. Сколько лет крест простоял, и хотя люди плевали в его сторону, но валить, никогда не валили. А теперь...
Мокей молчал, не смея поднять глаз. Молчали и волхвы. Только переглядывались с пониманием.
Волхвы ворожили весь следующий день. Обходили селение, – присыпали снег зельем, вырезали знаки на деревьях. Их светлые силуэты то появлялись из сырого, наползшего невесть откуда тумана, то исчезали. Вновь потеплело, снег стал тяжелым, рыхлым. Тихо было вокруг. Люди не покидали избушек, шептались у очагов. Никто не смел пойти за волхвами, потому и не видели, как те удалились в лес, как один из них обернулся лаской и пробежал к хлевам. Другие же ушли туда, где, как сказывали местные, находился родник сладкой воды. И долго стояли волхвы над бьющим из-под снега ключом, подрагивали да раскачивались, словно под порывами ветра. А ветер и впрямь к вечеру поднялся, холодно стало, сырая стылость пробирала до костей.
Маланич поднял глаза к низко нависающему вечернему небу, увидел, как несутся по нему темные тучи, как вышла из-за них почти полная луна, осветив все мертвенно ясным сиянием.
– Ну что, хорошо ощущать в себе столько силы? – спросил у собратьев волхвов. – Сможем ли мы теперь разделаться с проклятой чародейкой?
Волхв Пущ не ответил, промолчал и Шелот, но самый неразговорчивый и покорный волхв неожиданно подал голос:
– Ты мудр, волхв Маланич, однако и ты можешь ошибаться. Сгубить ведьму – благое дело, но ты забыл наш закон: волхвы не могут содеять зло против того, кого уже приняли в свой круг. А Малфрида эта не просто ведьма – она волховка, ее сам Никлот посвятил в знающие.
– Никлот мог и оплошать, – огрызнулся Маланич. – Но ты, молчаливый знаток Збуд, лучше всех нас знаешь законы, потому должен понять, что не мы будем уничтожать ведьму, а люди. Это их удел разделаться с Малфридой. Однако нам надо сделать так, чтобы они того захотели.
Он криво усмехнулся, потом вскинул руки, взмахнул посохом, испуская искры, полетевшие от волос, и наслаждаясь приливом силы. А затем неторопливо стал рассказывать о своих задумках, о том, что надлежит сделать, чтобы люди возненавидели пришлую знахарку. Много чар предстоит сотворить волхвам-кудесникам, много особых знаков начертать в округе – таких, которые будут направлены против кого-то определенного. Против той же Малфриды, чтобы ее чародейство, если и не исчезло полностью, то стало бы совсем слабым. Вот тогда-то смертные и совладают с колдуньей.
В селении Сладкий Источник за ночь сдохли сразу две коровы. Их хозяйки голосили над мертвыми кормилицами, но их никто не утешал. Ведь, кроме падежа скотины, случилось и кое-что пострашнее. Опять ходил между избами мертвый христианин, опять звал Граню. Мокею пришлось связать мать, чтобы она не вышла на зов упыря. Но еще до того как успокоился мертвец, в селение явились те, кого здесь давно не видывали: со скрипом и скрежетом прошли между избами жуткие древесные чудища пушевики, с воем и стоном ворвался сам леший, никогда до этого не показывавшийся людям, бился о косяки дверей, со злостью валил шесты с рогатыми навершиями, выгрызал заговоренные знаки на столбах. А еще за ставнями и под порогами заходились плачем дегские голоса, умоляя пустить погреться, тонко пищали в холодном воздухе темные, всегда невидимые навьи, а те из людей, кто осмелились заглянуть в щелку, увидели их черные силуэты с перепончатыми крыльями.
– Что же это такое, если и незримые души стали являться перед смертными? – шептались перепуганные родовичи.
Теперь и при свете дня они опасались выходить на улицу. А выходить надо было. Скотина ревела в хлеву, словно кто ее мучил, и, когда пара хозяек не побоялась зайти в хлев, одну из них неожиданно схватил притаившийся за углом пушевик, проткнул суковатой корявой лапой. И это в светлое время, когда никакая нежить не должна делать зла людям!
Похоронить да сжечь на огне погибшую родовичку никто не осмелился и, едва начало смеркаться, мертвая баба сама пришла к своей избе, стала кликать детей. И те не устояли, кинулись с плачем к порогу. Кого-то из них успели удержать, но один, младшенький, все же увернулся и выскочил за дверь. И крик его потонул в громком хохоте мертвой матери, который, казалось, летел отовсюду.
