– Бог весть, что приходит на ум этому язычнику, – пробормотала Эмма и отвернулась, пряча улыбку. То, что даже в походе Ролло не перестает думать о ней, было приятно. Однако когда она вновь взглянула на воина, лицо ее было совершенно непроницаемо. – Вот что, Беренгар. Убери эту мертвечину, унеси куда-нибудь. А с Ролло я поговорю сама. Где он сейчас?
Теперь и викинг улыбнулся – понимающе, но и с насмешкой.
– Вряд ли ты увидишь его прежде, чем через несколько дней. Снэфрид Лебяжьебелая встретила его у пристани и увезла к себе в башню. Теперь ему незачем спешить в Ру Хам. Со всем отлично управится Атли, а Белая Ведьма слишком хороша, чтобы Ролло так скоро пожелал вырваться из ее объятий. Я сам видел, как он усадил ее в седло перед собой и направил коня к старому монастырю.
Эмма опустила густые ресницы. Усмешка в глазах Беренгара исчезла. Он был из числа немногих воинов-северян, принявших христианство, прежнее его имя было Бран. Вот уже полгода он состоял телохранителем и стражником при Эмме, и все это время их отношения были превосходны. Возможно, потому, что Бран-Беренгар был обвенчан с подругой детства Эммы Сезинандой, которую он добыл для себя во время памятного похода на аббатство Святого Гилария-в-лесах, в котором выросли обе девушки. То, что он взял в жены захваченную христианку, был с ней добр и даже принял крещение, располагало к нему Эмму. Она была покладистой пленницей, а он не слишком суровым тюремщиком. Все это, однако, не мешало ему оставаться бдительным, подмечая даже ничтожные мелочи. Порой Эмме казалось, что этот викинг знает о ней куда больше, чем ей бы хотелось. Так и сейчас – она вспыхнула до корней волос, когда Беренгар пояснил:
– Мужчины всегда так поступают после большого похода. К тому же Снэфрид жадна до Ролло и по доброй воле его не отпустит. Кто знает, быть может, боги наконец смилостивятся и подарят ему сына… Хотя ему стоило бы прислушаться к словам епископа и принять веру Христову. Новый бог может оказаться милостивее старых, и у Ролло будет наследник. Взять меня – едва я крестился, как Сезинанда подарила мне вон какого малыша. Ревет так, что, кажется, черепица с крыши вот-вот посыплется… Так как прикажешь распорядиться подарком Ролло?
Эмма, почти не слушавшая окончание его речи, вздрогнула, услышав вопрос.
– Да как угодно. Я не хочу его больше видеть.
Повернувшись, она стала торопливо подниматься по деревянной лестнице к себе в покой.
Беренгар пожал плечами. Подняв голову за волосы, он направился к выходу, окликнув по пути хлопотавшую во дворе статную светловолосую женщину в плотной шерстяной накидке.
– Оэй, Сезинанда! Отнеси-ка это Ульву, пусть позабавится. Да не пугайся! Голова подкопчена и пропитана можжевеловым настоем. Запаха нет, вреда она не причинит, а Ульв пусть привыкает. Клянусь асами
[9]
, мужчина не должен бояться трупов своих врагов!
Эмма, вбежав к себе в покой, плотно захлопнула за собой дверь. С минуту она стояла, прижав ладони к щекам, затем подняла глаза. Перед ней, на деревянном резном треножнике, тускло мерцало большое зеркало из отполированного олова в позолоченной раме. Подобные зеркала были предметом, доступным только для самых знатных особ. Когда-то Эмме приходилось довольствоваться созерцанием своего отражения в стоячих водах заводи или в кадке с водой. Но за время плена она привыкла к роскоши. Привыкла к тому, чтобы в покоях всегда было тепло, привыкла к мягкой постели, изысканной пище три раза на дню, к тканям, ласкающим тело. Она была пленницей, но ее холили и берегли как редчайшую драгоценность. И плен этот не был бы ей в тягость, если бы не непременное условие: рано или поздно она должна была стать женой слабогрудого, чахлого юноши, к которому она не испытывала никаких чувств, кроме жалости и участия. Атли, брат Ролло, был бесконечно добр и внимателен к ней, и она платила ему той же монетой, но когда в его глазах возникал голодный блеск и он касался ее, все существо Эммы содрогалось и обращалось в камень. Атли, замечая это, становился печален, но она была благодарна ему за то, что он не настойчив и бесконечно терпелив.
Однако рано или поздно его терпению придет конец, вернее – терпению его брата Ролло, который сам настаивал на ее браке с Атли. Одно воспоминание о нем вызывало в ней целую бурю чувств – от жгучей ненависти и отвращения до дрожи нежности и тепла, горячащего кровь.
Эмма тряхнула головой, заставляя себя не думать о нем. Она испытала мучительное разочарование, когда поняла, что Ролло нет до нее никакого дела. Этот варвар прислал ей голову Гвардмунда, а сам умчался к той прекрасной и страшной женщине, которая владеет его душой. Что ж – он свободен и силен, за ним выбор.
Она приблизилась к зеркалу. Из-за легкой дымки металлической поверхности на нее взглянула юная девушка, беспокойное очарование которой не могла остудить холодная полированная твердь.
Эмма любила разглядывать себя. Сознание собственной красоты служило ей опорой, ободряло ее. Вскинув голову, она повернулась, окидывая себя взглядом. Она не была рослой, но казалась величавой благодаря горделивой осанке, умению держаться с величавой грацией. Это было врожденным. Ее стан был еще по-детски невесом, но грудь полна и высока, а шея стройна и округла, как стебель лилии. На покатые плечи тяжелыми волнами падали медно-рыжие блестящие волосы, казавшиеся особенно яркими в сочетании со сливочно-белой кожей лица, пунцовыми губами, темными дугами бровей и огромными глазами – каштаново-карими, глубокими и словно искрящимися в глубине золотистыми искрами.
Она улыбнулась – и на ее щеках появились ямочки, и тем не менее Эмма не могла подавить вздох.
Приподняв руку, она коснулась пальцем белесой полоски шрама на скуле. Это Ролло рассек ей лицо кулаком в боевой рукавице. Ей не следует ни на миг забывать о том, при каких обстоятельствах состоялось их знакомство, и уж тем более не следует тосковать о нем.
– Прекрати! – приказала Эмма себе. – Тебе нет дела до этого жалкого язычника.
И все же ее улыбка выглядела вымученной. Тайная, не подвластная Эмме сила владела ею, заглушая доводы разума, заставляя ее мучительно тянуться к тому, кто стал ее поработителем, хозяином, кто столь властно намеревался распорядиться ее судьбой.
Машинально она оправила шнуровку своего серого, почти монашеского одеяния. В зеркале отражалось сверкающее великолепие разложенного на сундуке у стены наряда – того, что она собиралась надеть, когда стало известно о приближении Ролло. Она отвернулась от треножника с рамой и шагнула к стене. Настоящий тяжелый византийский шелк, почти черный, но с переливами от огненно-пурпурного до густо-малинового, расшитый тяжелыми золотыми цветами вдоль края и рукавов. Она хотела поразить Ролло, увидеть вновь в его глазах то восторженное изумление, с которым он порой глядел на нее. Она еще ни разу не надевала этот наряд – подарок герцога Роберта к Рождеству. Вернее, не герцога, а его супруги – Беатрисы Вермандуа. Она мечтала облачиться в него и выйти навстречу Ролло – как подлинная принцесса франков, не как пленница, вынужденная носить лишь то, что дадут… «Белая Ведьма увезла его в свою башню. Она слишком хороша, чтобы Ролло скоро пожелал освободиться от ее объятий».
