Девушка увидела, что глаза его налиты кровью.
– Успокойся, о Атли! Я просто хотела перемолвиться словом-другим с франками. Тебе бы тоже хотелось этого, если бы ты, как и я, так долго жил в плену.
Но Атли не слышал ни слова.
– Я для тебя меньше, чем след на песке от сапога Ролло! И я говорю тебе – отныне ты будешь повиноваться мне одному. Я твой хозяин, а не Ролло, который не сходит у тебя с уст!
Эмма была поражена.
– Я знаю, что ты счастлива тем, что он вернулся, – бормотал он, и девушка вздрогнула, не поняв, о ком говорит Атли, но он продолжал:
– Разве я не видел, что творилось с тобой в эти дни! Ты попросту сходила с ума. О, ты никогда не могла полюбить меня! Что я для тебя? Из-за этого я стал ненавидеть своего брата… Подумать только, вас двое – и оба вы мне дороги…
– Успокойся, умоляю, Атли! Ты выпил лишнего…
Она обняла его, но Атли все еще что-то бормотал, всхлипывая, пока не затих. Бьерн продолжал громогласно декламировать. Эмма, отстранившись, осторожно поднялась.
– Нет, не уходи! – внезапно вскричал Атли, заглушив голос Бьерна.
Теперь все смотрели на них. Эмма не выдержала. Обойдя стол, спустилась с помоста.
– Эмма!
Теперь прозвучал повелительный голос Ролло. Но девушка, не оборачиваясь, только тряхнула головой, отбросив назад волну волос, и, потеснив викингов, уселась подле Ги.
– Я рада видеть тебя здесь, – негромко обратилась она к нему на латыни.
Сидевшие за столом норманны зашумели:
– Выпей с нами, Эмма!
Она с улыбкой покачала головой.
– Ты ведешь себя не слишком благоразумно, – не глядя на нее, также на латыни произнес юноша.
– Я всегда отличалась этим, Ги. Но ведь это тебе и нравилось во мне.
Теперь он глядел прямо на нее. Его темные, как ночь, глаза были ласковы.
– Мы должны быть осторожны, Эмма. Я спасу тебя. Для этого я и поступил на службу к Роберту.
– И так изменился… Ты больше не похож на смиренного монаха, Ги.
Невольная улыбка тронула его губы.
– Благодаря тебе. Разве не должен я вернуть себе невесту? И я попросил Эврара Меченого обучить меня всему. Ты ведь помнишь Эврара?
Эмма коротко кивнула.
Сидевшие рядом викинги не понимали их речей, к тому же они говорили достаточно тихо, чтобы прибывшие с Ги франки не могли разобрать ни слова.
– Ты не должен меня осуждать за то, что я пела. Я…
Она не успела закончить – ее кто-то схватил. Мгновение – и она уже стояла перед Ролло.
– Ты оскорбила моего брата, выказав неповиновение!
Лицо Ролло было сурово, брови сдвинуты.
– Твой брат сам явил себя в невыгодном свете, злоупотребив хмельным на пиру!
– И тем не менее ты его женщина, ты принадлежишь ему и должна повиноваться.
– Я никому не принадлежу! – резко произнесла Эмма. Краем глаза она видела, что Ги даже не повернулся в их сторону. Почему-то это больно задело ее. Разумом она понимала, что тот поступает правильно, но сердце ее наполнилось горечью. Ролло был грозен, но Эмма давным-давно перестала страшиться его. Наоборот, знакомое волнение предстоящей схватки наполнило ее каким-то дерзким торжеством.
– Почему я должна подчиняться твоему брату, Рольв, если ему не подчиняются даже последние из твоих людей? Обуздай сначала их, а тогда уж выказывай свою власть надо мной!
Она говорила во всеуслышание, и, как ни странно, сидевшие вокруг викинги поддержали ее веселым гулом. В глазах Ролло молнией сверкнула ярость.
– Не тебе судить об этих вещах, женщина! Твое дело – вернуться к Атли и вести себя в соответствии с тем положением, которое ты занимаешь только благодаря расположению моего брата к тебе.
– Всегда ли ты будешь нянькой при своем брате? – насмешливо прищурилась Эмма.
– Нет. После того как вас объявят перед богами и людьми мужем и женой, мне это будет безразлично. Тогда Атли сможет делать с тобой все, что ему заблагорассудится.
Они стояли посреди зала, на них скрещивалось множество взоров. Ролло вынудил себя понизить голос:
– Атли ничем не заслужил такой ненависти.
– Клянусь истинной верой, у меня с твоим братом были бы куда лучшие отношения, если бы не было тебя… Если бы ты не вмешивался в наши дела!
– Однако я намерен и впредь вмешиваться. И сделаю все, чтобы сплясать крока-мол на вашем брачном пиру.
Теперь Ги повернулся, внимательно глядя на них. Однако Эмма уже не замечала ничего вокруг. Ее трясло от гнева и ненависти.
– Достойный Ру, похоже, забыл о том условии, на каком я согласилась стать женой Атли?
– Нет, я ничего не забываю. И не далее как сегодня я поинтересовался, отчего ты до сих пор еще не в тягости. Атли был откровенен со мной.
– Во хмелю он мог болтать любую бессмыслицу, – Эмма испугалась, что вот-вот лишится последней возможности оттягивать брак с Атли.
– Он поведал мне, – глухо продолжал Ролло, – что женщина, которой попользовались мои люди, так и не дозволила ему коснуться себя. Клянусь Валгаллой, на его месте я бы велел тебя сечь до крови за строптивость.
У Эммы внезапно потемнело в глазах. Боль и отчаяние захлестнули ее. Этот человек смел попрекать ее тем, в чем сам был повинен! Она едва не бросилась на него, но что-то остановило ее. Тот, кто стоял перед ней, был могущественным правителем, и если бы она осмелилась, ей не избежать возмездия. И тогда, скрипнув зубами, она негромко проговорила:
– На месте Атли? Боюсь, тогда бы тебя велела высечь Белая Ведьма!
Никто не слышал ее слов, кроме Ролло. Он побледнел, и Эмма увидела, как стремительно взлетел его кулак. Она инстинктивно отпрянула, втянув голову в плечи, но удара не последовало. Ролло, дрожа от напряжения, обхватил себя за плечи и стоял, покачиваясь с носков на пятки.
В этот миг рядом возник Ги.
– Господин, разве у викингов принято позорить своих женщин на глазах у меньших людей?
Ролло, казалось, не услышал его. Ги продолжал:
– Смею напомнить, что жизнь и безопасность этой девушки являются важнейшим условием мирных отношений между вами и Робертом Нейстрийским. И он настаивал на встрече с нею.
В следующий миг Ролло наотмашь ударил его тыльной частью кисти в лицо, давая выход слепившей его ярости. Однако стоило Ги пошатнуться и упасть, как пировавшие с ним викинги сорвались с мест и наставили на него свои клинки. Казалось, они ждут лишь сигнала вождя, чтобы лишить Ги жизни.
Теперь Эмма испугалась не на шутку. На ее лице, обращенном к Ролло, читалось отчаяние.
Конунг стоял, опустив веки и дыша медленно и тяжело. Он приходил в себя.
