Своим рассказом Бьерн немного успокоил ее и отвлек от мрачных мыслей. Ей всегда было легко рядом с этим скальдом, особенно в такие дни, когда ее душа разрывалась от тоски по Ролло. Зажав в ладони рубиновый крест, Эмма неотступно размышляла о Снэфрид и предстоящей поездке в Байе. Неужели нет никакой надежды, и только из благодарности ей придется стать женой того, чьи прикосновения вызывают в ней холодную дрожь. Атли готов принять крещение, и от одной мысли, что рухнет последняя преграда между ними, Эмма приходила в ужас. Успокаивало ее лишь то, что епископ Франкон, пользуясь различными предлогами, почему-то перестал спешить с погружением юноши в купель…
На четвертую ночь после посещения Снэфрид, Эмма все же впустила Атли к себе, но только после того, как он поклялся, что не учинит над ней насилия. Юноша мучительно кашлял, холщовое полотенце, которое он прижимал к губам, окрашивалось кровью, однако Эмма не нашла в себе сил, как прежде, пожалеть и согреть его. Она неподвижно лежала, отвернувшись, пока наконец не уснула.
В эту ночь Снэфрид впервые развела в подземной крипте огонь, бросила в него щепоть бурого порошка и, когда густое облако едкого дыма поднялось к изображению Бога на своде, начала, задыхаясь, шептать заклинания. Она вкладывала в них всю свою ненависть и всю ту темную силу, которую чувствовала в себе.
– На сегодня довольно… – остановившись, выдохнула она. – Они ничего не должны заподозрить.
В это время Эмма, задыхаясь и дрожа, с широко распахнутыми в ужасе глазами, прижималась к груди Атли. Юноша пытался успокоить ее, осторожно поглаживая по волосам.
– Ты так стонала во сне и билась словно в припадке. Я едва сумел разбудить тебя.
Эмма была вся в холодном поту.
– Мне приснилось чудовище, Атли! Жуткое существо, получеловек-полудракон, стояло надо мной и пило мое дыхание! Его язык проник в мои уста и поглощал мою жизнь…
– Успокойся, это всего лишь дурной сон. Я с тобой!
В эту ночь Эмма так и не смогла больше уснуть. Казалось, едва она закроет глаза, как страшный дракон окажется рядом. Атли также не спал, глядя на нее из-под полуприкрытых век. Под утро у них вновь началась борьба. Юноша был необычайно настойчив и показался ей как никогда сильным. Или это она так ослабела?.. В конце концов ее спас приступ удушья, начавшийся у Атли. Он зашелся сухим кашлем, а она выскочила из постели и, накинув покрывало, выбежала в зал, где на разостланных шкурах спала челядь. Устроившись рядом с одной из своих прислужниц, она продремала, пока не рассвело; поднявшись же, почувствовала себя вялой и утомленной.
С утра Атли отправился вместе с Бьерном осматривать готовящиеся к походу корабли. Когда Эмма узнала, что он будет отсутствовать несколько дней, она испытала облегчение. По крайней мере на время наступит передышка в их изнурительном противостоянии. Когда стемнело, она удалилась к себе, перед этим поднявшись на стену аббатства, чтобы взглянуть туда, где темнел вдали дворец Ролло Нормандского. Она не видела его давно, десять дней прошло со дня злополучной охоты, когда Ролло спас ее, как делал много раз до этого. Как странно – они были так близки, и в то же время непреодолимая стена разделяла их! Она тосковала, вспоминая, как жадно и пылко он целовал ее в нише под лестницей. Это воспоминание волновало ее, горячило кровь и заставляло сильнее биться сердце. Да, Ролло хотел ее, и в себе она ощущала ответное желание. Как необычно сложилась их судьба! Казалось, ничто не должно сблизить их, и тем не менее Эмма беспрестанно ощущала в душе присутствие Ролло, его тайные мысли о себе. Они должны были оставаться врагами, но не стали ими. Но и соединиться им не суждено, пока Снэфрид остается его женой. Эмма невольно прижала руку к груди, где под тканью платья притаился невесомый, как слеза, сверкающий крестик. Атли, разумеется, она обязана жизнью, но главное – могучая воля Ролло.
Вслед за ней на стену поднялась Сезинанда.
– Что это ты делаешь здесь, в такой темноте? Не собралась ли подать знак возлюбленному?
Она хихикнула:
– Тут в аббатство частенько захаживает один паломник. Рослый такой, плечистый. И все поглядывает на твои окна. Что ты об этом скажешь?
Сезинанда подтолкнула Эмму локтем:
– Не беспокойся, Беренгару я ничего не скажу.
Эмма повернулась и молча ушла к себе.
Утром она спустилась в трапезную словно все еще в полусне. К пище Эмма почти не прикоснулась. Бледная и потерянная, девушка сидела во главе стола. У нее мучительно болела голова, и, крепкая и здоровая от природы, сейчас она испытывала изумление от столь непривычного состояния.
– Что с тобой? – спросил ее Бран, когда после трапезы она молчаливо уселась у окна. Обычно Эмма никогда не бездельничала, а находила себе все новые занятия. Сейчас же ее ничего не интересовало. Она сама не понимала, что с ней происходит.
– Не знаю, – устало проговорила она. – Наверное, просто не выспалась. Всю ночь меня преследовали страшные сны. Я просыпалась, но потом опять погружалась в сон, и видениям не было конца.
Эмма говорила правду. Это стало каким-то наваждением. Каждую ночь повторялось одно и то же, и некуда было бежать от гнетущих образов преисподней и толп ужасных смрадных демонов, которые окружали ее, визжа и отнимая у нее жизнь.
Она стала так слаба, что едва заставляла себя исполнять привычные обязанности. Женщины шептались, замечая, как она дремлет за ткацким станком или бесцельно блуждает по кладовым. Обычно энергичная, вникающая во все мелочи, теперь она утратила интерес ко всему, и взгляд ее потух.
– Не в тягости ли ты, Эмма? – осведомилась как-то Сезинанда, также с отвращением поглощавшая пищу, но по иной, куда более счастливой причине – она вновь ждала ребенка. Когда же Эмма угрюмо промолчала, добавила: – Вчера я меняла масло в светильнике у твоей опочивальни и услышала стон за дверью. Одна ли ты была?
В другое время Эмма рассердилась бы на подругу, но сейчас у нее не было на это сил. Недоуменно пожав плечами, она поспешила удалиться. Даже Сезинанде она не могла признаться, что происходит с нею. Эмма леденела при мысли о том, что люди решат, что она одержима бесом. Таких несчастных изгоняли отовсюду, осыпая проклятиями. Разумеется, ей надлежало прежде всего обратиться к своему духовнику, епископу Франкону. Тот хотел видеть ее супругой Ролло, и это располагало ее к епископу, но если он узнает, что женщина, которая должна сделать конунга Нормандии христианином, одержима, она погибнет в его глазах. И Эмма таила происходящее с нею, даже в церковь она отправлялась, закрыв лицо покрывалом, дабы никто не заметил происшедших с ней перемен.
– Всемогущий Иисусе, – молилась она каждый вечер. – В твоей воле сделать так, чтобы силы тьмы оставили меня. Я боюсь, я чувствую, что конец мой близок…
Чувствуя себя умиротворенной и облегченной после молитвы, она подносила к губам рубиновый крестик и с надеждой на Бога укладывалась в постель. Однако кошмарные видения не исчезали. Теперь она напрочь забывала свои сны, оставалось лишь гнетущее чувство страха перед ночью и тьмой, перед ложем, на котором ее посещали демоны. Когда она поднималась, ей приходилось держаться за что-либо, чтобы не упасть, – так велика была слабость, охватывавшая ее. Сезинанда, видя, что Эмме становится все хуже, приготовила для нее особое питье, которое должно было укрепить ее, но несчастная не смогла проглотить ни капли. Она таяла на глазах. Силы ее настолько истощились, что даже собственные волосы казались невыносимо тяжелыми. Лицо осунулось, губы потеряли прежнюю яркость, синеватая бледность покрыла кожу.
