Эмма обращала лицо к морю, и ее охватывало волнение. Он уехал с ненавистью в сердце, и теперь она ждала его с чувством, похожим на ужас. Но это был сладостный ужас, ибо в нем трепетала надежда.
Атли не мог не заметить этот ее взгляд и однажды сказал:
– Когда я узнал о твоей измене, мне показалось, что я навсегда утратил интерес к жизни.
Эмма взглянула на него испуганно. До этой минуты он ни словом не упрекнул ее. Но в том, что он говорил, не было чувства обиды, это было воспоминание о том, что ушло и уже не вернется.
– Не говори так! Как мне жить, неся бремя такой вины!
Он с изумлением повернулся к ней, потом изумление сменилось улыбкой:
– Я не хочу тебя винить. Ты сама говорила, что нить судьбы не в руках человека. Я не сумел понять, что рыжая красавица с горячей кровью явилась на свет отнюдь не для меня. Я, как слепой, устремился за мечтой, пока не разбился о камни. Но будь спокойна. В том, что я сказал, нет упрека. Я благодарен тебе за одно то, что еще не утратил способности чувствовать.
Эмма ощутила едва уловимое пожатие его руки. Атли глядел на нее потухшими глазами старца.
– Здесь, молясь и утешаясь, я научился думать о тебе иначе – без страсти и волнения. И вдруг понял, какое невыносимое бремя несла ты все это время, разрываясь между чувством признательности к младшему брату и любовью к старшему.
Он прикрыл глаза, подставив бескровное лицо солнцу.
– И еще я понял, как трудно все это время было Ролло. Небо наградило меня лучшим из братьев, какого только может желать смертный. Он сделал для меня все, что мог, – возвысил, оберегал и заботился. Он давал мне все, чего бы я ни захотел. Я же был столь неблагодарен, что не пожелал отдать ему единственное, чем мог отблагодарить, – тебя.
Он вдруг забеспокоился, глядя вдаль:
– Мне нельзя не дождаться его. Я должен все исправить. Между тобой и Ролло не должно остаться преград.
У Эммы радостно вспыхнули, но тут же погасли глаза.
– Благослови тебя Господь и его Пречистая Матерь за твою доброту, Атли. Однако пока на свете есть Снэфрид…
– Снэфрид – порождение нечистого духа. И если во мне останется хоть капля сил, я стану молить брата, чтобы он расстался с ней. Он мне поверит, потому что давным-давно в нашем священном городе Упсале ему было предсказано вещими женами, что я помогу ему освободиться от чар.
В груди Эммы бушевала целая буря чувств. В ней крепла надежда, а вместе с ней и благодарность, и горечь вины, и страх, что невозможное так и останется невозможным. В какое-то мгновение она решилась было сказать Атли, что носит под сердцем ребенка, но не посмела и отвела взгляд.
– Я не заслуживаю и десятой доли твоего великодушия…
На его лице появилась тень улыбки:
– С каких это пор Эмма стала столь смиренной?
Он вновь пожал ее руку.
– Ты не могла полюбить меня, однако разве ты не была все это время мне другом, сестрой, нянькой? Моя любовь к тебе… Что ж, не будь ее, мои дни не были бы так наполнены страстями и событиями. Ты принесла в них не только страдание, но и радость. Мне будет что вспомнить об этой земле, когда душа моя окинет ее иным взором с высоты.
– Не говори так! – вдруг запальчиво воскликнула Эмма. – Мне становится страшно. Ты кажешься далеким, как обитатель небес. Так ли уж ты безразличен ко всему земному? Ведь после тебя останется твое семя, росток новой жизни. И Виберга любит тебя!
Атли полуприкрыл веки:
– Ах, да, Виберга… Ты позаботишься о ней и о моем сыне, когда меня не станет? Виберга была добра со мной. Пожалуй, кроме Ролло, она одна сумела полюбить меня. Когда тебя кто-то любит, это дает силы. А я был так слаб, что ее нежность приносила мне облегчение. Благослови ее Господь…
Он вдруг сильно закашлялся, кровь окрасила его губы. Эмма обеспокоенно проговорила:
– Погоди, я принесу тебе теплого вина с медом.
Когда она возвратилась с чашей, Атли неподвижно глядел вдаль.
– Он уже близко. Я чувствую его приближение всем существом. Иисусе, дай мне сил!
У Эммы дрожали руки, когда она поила его вином. Атли взял у нее серебряную чашу с тонкой чеканкой по краю и стал разглядывать ее.
– Как много хорошего в этом мире. Я бы хотел все это запомнить. И вкус вина, и солнце, и блеск серебра, и крики чаек, и то, как ветер развевает твои волосы…
Взгляд его изменился. Эмма взволнованно спросила:
– Атли, что с тобой?
Его лицо было совершенно спокойным и умиротворенным. Эмма вдруг подумала – как странно, она никогда не замечала, как Атли красив, и красота эта не в чертах лица, а в идущем изнутри спокойном свете доброты. Никто и никогда не будет с ней столь терпелив и кроток. Она отвернулась, чтобы скрыть слезы.
В воздухе расплылся удар колокола. Приближалось время полуденной мессы.
– И звон… – прошептал Атли.
Он выронил чашу, и она покатилась к краю площадки.
– О, Атли, ты словно приносишь жертву божествам моря!
Она попыталась шутить, чтобы взбодрить Атли. Слабый звук донесся снизу – чаша звякнула, ударившись о камни. Эмма подошла ближе – у ее ног обрывалась глянцевитая, почти черная скала. Отсюда она видела, как монахи в черных капюшонах, выстроившись попарно, двигаются в сторону церкви. Совсем близко легкой тенью пронеслась чайка, и Эмма какое-то время следила за ее полетом, пока та не превратилась в едва заметную точку в синеве.
Она повернулась и сделала шаг – Атли все так же сидел, откинувшись в кресле и улыбаясь с закрытыми глазами. Она опустилась на плиты рядом с ним.
– Атли, – окликнула она его.
Что-то в его неподвижности испугало ее.
– Атли, ради бога…
Ветер шевельнул его волосы, и они упали на лицо. Странно – с закрытыми глазами он походил на старшего брата. Та же прямая линия бровей, такие же не длинные, но густые и слегка загнутые ресницы.
– Атли! – вновь повторила она, беря его за руку.
Тело сдвинулось и начало медленно сползать с кресла. Эмма подхватила его – он оказался невесом и невыносимо тяжел одновременно, потому что здесь его больше не было.
Ролло прибыл в ту же ночь. Бушевал прилив, грохотали швартуемые корабли, слышались команды, ругань и лязг оружия.
Конунг стремглав пронесся по галереям монастыря – так, что от его факела дождем сыпались искры.
– Где мой брат? – грозно кричал он. – Эй, долгополые, где мой брат?
Аббат Лаудомар, взволнованный, но владеющий собой, в парадном облачении и с посохом в руках вышел ему навстречу и скорбно сообщил о случившемся. Бурное дыхание Ролло замерло, словно пресекшись, лишь капли смолы факела с шипением падали в тишине на влажные плиты.
