Абзац с облегчением выкинули. Теперь необходим был заключительный аккорд для этой хлесткой, полемической, во многом разоблачительной статьи.
Зяма предложила «рыбу». Написали. Переделали. Добавили. Ужесточили. Хрястнули по левым. Еще хрястнули. Лягнули правительство — ему уже не больно…
Съели по второму яблоку и торжественно вслух перечитали концовку:
— «Историческая Партия Труда, многократно менявшая свои названия, была и остается партией большевистского типа, — читала Зяма не без удовлетворения. — Недаром политическим кумиром Бен-Гуриона был Ленин (хотя по многим вопросам Бен-Гурион занимал позицию, отличную от Ильича). Главное, что заимствовал Бен-Гурион у Ленина, — это учение об удержании власти. Почему коммунисты потеряли власть в СССР? Почему они фактически декоммунизировались в Китае? И наконец, почему они до сих пор правят в Израиле?
Потому что здесь они сумели мимикрировать. Израильская разновидность коммунизма сумела осуществить мутацию единственно правильным путем — отказ от прямого насилия, выборы, якобы многопартийность. Затеянный ими „мирный процесс“ не имеет ничего общего с миром, его цель — уничтожить политических противников Партии Труда, снести поселения, превратить десятки тысяч граждан в новых люмпенов, скомпрометировать их, вывести за пределы национального консенсуса. Так удерживают власть в своих мозолистых руках биржевики от коммунизма».
— Во дает Себастьян Закс! — воскликнул явно довольный собой Витя и азартно поскреб в серо-седой бороде.
После статьи Кугеля, как всегда, обедали. Витя побежал на угол за шуармой, а Зяма пока вымыла и нарезала помидоры и огурцы и поставила тарелки. Это был их любимый час, на это время они даже дверь запирали. Обжора Витя приговаривал, поворачивая ключ в замке:
— Явится еще, не приведи Бог, Машиах — куска проглотить не даст…
Они уселись за письменный стол друг напротив друга, высыпали из кульков на тарелки кусочки жареной индюшатины, и Витя вдруг, как фокусник, достал и открыл банку пива.
— Ух ты! — обрадовалась Зяма. Она любила пиво.
— Гуляй, рванина, — сказал Витя. — Тетке пенсия пришла…
Первые дни она брезговала этим, вечно лохматым, хамоватым толстяком с крошками в бороде. К тому же Витя оказался не только ярым безбожником, но и страшным богохульником. Зяма же — так сложились обстоятельства — разделяла молочное и мясное.
Когда — месяца через два — она поняла, что, пожалуй, может с ним работать и, пожалуй, привыкнет к нему, она принесла из дома кое-какую посуду и сказала:
— Вот этот нож, с белой рукояткой, будет у нас молочным. Вот этот, с красной — мясным.
— Зяма, а не пошла бы ты! — от души удивился Витя.
Но она, подняв над головой оба ножа, повторила терпеливо и ровно, как учат умственно отсталых детей различать цвета на картинках:
— Белый — молочный, красный — мясной.
…Зяма двумя пальцами придвинула к себе свежий номер «Интриги», прихваченный Витей на углу: там всегда печаталось продолжение очередного эротического романа Князя Серебряного…
— Слушай, его абсолютно не правят, — пробормотала она, пробегая глазами по строчкам, — «…огромная белая грудь вывалилась из ее прозрачного пеньюара, — прочитала она брезгливым тоном, — я в жизни не видал такой груди!..»
— Он не видал, — продолжала она, раздражаясь, — в Дахау он такой груди не видал. В Дахау у женщин грудь сходила на нет… Интересно, а как относится к его художествам Ципи?
Жена Кугеля Ципи была женщиной строгой и тихой, хранительницей семейного очага.
— Ругается, — сказал Витя. Он с Кугелем знаком был давно, лет восемь. — Ругается, но как-то бессильно. Вот как подумаешь — зачем он балуется? Ведь ему, поди, уже и трахаться неинтересно.
— Ну как ты не понимаешь, — задумчиво проговорила Зяма, — он выжил. Его не уложили поперек чьих-то ног, и на него никого не положили, и не отправили в печь… Он выжил. И вот уже пятьдесят лет он кайфует. Просто радуется жизни. В частности, и таким образом…
После обеда, как обычно, их ждало еще одно удовольствие — полемическая статья Рона Каца на тему потерянных колен Израилевых.
Вот уже месяц этот безумный молодой ученый отбивался от журналиста газеты «Регион», историка Мишки Цукеса, вцепившегося в Рона Каца радостной бульдожьей хваткой.
Дело в том, что раз в несколько недель Рон Кац выдвигал новую научную теорию в области историко-этнических изысканий. Рон, безусловно, был сумасшедшим. Так считала Зяма. Но его статьи придавали газете известную пикантность, они вызывали ярость неподготовленного читателя, действовали на него как нервно-паралитический газ и носили — попеременно — то антисемитский, то русофобский характер. Поэтому статьи Рона они давали под знаком вопроса и мелким шрифтом приписывали внизу, что мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.
Двадцатисемилетний Рон Кац был гением.
Он получал гранты от пяти университетов мира. В частности, от Берлинского университета имени Гумбольдта — для работы над книгой, в которой убедительно доказывал интеллектуальную неполноценность арийской расы. Время от времени его приглашали на очередной престижный конгресс, и он читал доклад, написанный им на языке той страны, где конгресс проходил. Иногда из щегольства он прибегал даже к тому или иному диалекту.
Он знал тридцать два языка. В том числе, например, амхарский — язык эфиопских евреев. Он мог свободно с ними беседовать, после чего публиковал в «Полдне» развернутую, абсолютно скандальную статью об особенностях жизни эфиопской общины Израиля. Причем заканчивал ее предупредительным залпом: «Надеюсь, ни у кого не повернется язык обвинить в расизме человека, взявшего на себя труд выучить язык эфиопских евреев?!» При этом мало кто мог себе представить, что учил он этот язык дня три. Ну пять…
Он знал все диалекты арабского, мог по нескольким фразам отличить сирийского араба от иорданского, читал арабские газеты, выходящие в Восточном Иерусалиме, и время от времени радовал мирного читателя «Полдня» выжимками из этих газет, истекающих ненавистью к «сионистскому образованию» — арабы, как известно, избегают называть имя еврейского государства.
Он знал язык с неприличным названием «мандейский». «А кто на нем говорит?» — спросила его однажды Зяма, и Рон ответил кратко: «Мандеи», — после чего Зяма уже не задавала вопросов.
Время от времени Рон звонил к ней домой — посоветоваться о теме очередной статьи и вообще поболтать; обычно это случалось, когда Рону не спалось, часов в пять утра. Правда, он всегда при этом интересовался, не побеспокоил ли. До известной степени — при полном отсутствии общепринятых навыков поведения — Рон был довольно деликатным человеком.
— Я вот о чем подумал, — бодро говорил он, разбудив Зяму в пять часов двадцать минут утра. —
