— А — как же?..
— Он дал пятьдесят тысяч.
— Как?!! Когда?!!
— Ну… потом, мась, потом. Сейчас оборви это безобразие, прошу тебя. Сил нет.
Сашка с Доктором, Фимой и депрессивным Севой с трудом оторвали пиротехника Тихона от полумертвого Мироши, погрузили в Севин «понтиак», и тот помчал пиротехника куда-то отсыпаться. Сопровождать до гостиницы миллионера Мирошу, избитого и тяжелого, как куль цемента, который Сашка купил для ремонта террасы, отмыть его и уложить в постель вызвался добряк Фима.
— Не задерживайся, Васенька! — неслось ему вслед.
Минут через пятнадцать на террасе остались только Рабинович с верным Доктором, никогда не бросающим друга в беде.
Они и сами с трудом держались на ногах. Но сообща подняли стол и стулья, Сашка даже принес веник с совком и, тяжело кряхтя, подмел пол.
— Сколько закуси! — с горечью проговорил он. — Салаты, мясо, рыба! Гудеть бы и гудеть, как люди… Доктор, все-таки люмпен, он и с миллионами — люмпен, а?
— Может, мясо обтереть? — предложил Доктор. — Сдуй с него пыль.
— Ты что, а микробы?
— А ты и микробы сдуй! Верь мне, я доктор.
— Смотри, а бутылки-то: ни одна не разбилась! Давай выпьем. Черт, ни одного бокала целого… Подожди, я кружки принесу…
Они выпили, посидели в тишине, закусывая квашеной капустой, найденной в холодильнике. В свежайшем просторном воздухе ночи слезились и перемигивались холодные голубые огоньки в окрестных арабских деревнях.
Рабинович вдруг вспомнил про ангельский голос в трубке радиотелефона и, навалившись грудью на стол, прошептал:
— Доктор… слушай… а ведь Ангел-Рая…
— Ну?
— Знаешь, кто она?
— Директор… этого… — Доктор напрягся, но сразу махнул рукой, — да всего!..
— Нет, старик, не-ет! Ангел-Рая… — Сашка подался еще вперед, навалился на миску с квашеной капустой и страшным шепотом сказал:
— Ангел-Рая — Машиах!
Доктор неподвижно и внимательно смотрел на Рабиновича блестящими глазами.
— Баба — Машиах?! Ты сбрендил! Я тебя в психушку упеку.
— Машиах, Машиах! — настаивал Рабинович. — Царь иудейский. Царица.
— Царица — да, — согласился тот. — А Машиах — нет. Верь мне, я доктор…
На горизонте, над невидимой во тьме Масличной горой и горой Скопус висело длинное веселое облако электрического света. Это мерцал и радовался огнями Иерусалим. И небо над ним, подсвеченное бесчисленными желто-голубыми фонарями, было как светлое дрожащее облако, привязанное миллионами нитей к этому, единственному на Земле, месту.
Доктор и Рабинович посидели бы еще чуток и разошлись спать, довольные друг другом.
Но, видно, испытания этого вечера, вернее, этой последней, перед Судным Днем, Ночи Трепета не были исчерпаны.
И в тот момент, когда, разлив себе по последней, они поднесли ко ртам кружки, столб пламени и дыма — отнюдь не библейский, заметим, и далеко не пиротехнический — встал из оврага, взметнулся над террасой и заметался — куда бы податься, как бы перевалить через бортик, дотянуться до деревянных дверей и окон.
Секунды две пьяные и сонные Доктор с Рабиновичем завороженно глядели на этот огненный фонтан.
— Опять — салют? — пролепетал Рабинович.
— Какой салют, дурак! — заорал шальным тенором Доктор, сразу трезвея и холодея. — Горим!!!
Он лучше Сашки держался на ногах и лучше соображал (он вообще был крепче Рабиновича в выпивке), поэтому немедленно ринулся в кухню, немеющими от ужаса руками размотал шланг, которым Сашка поливал обычно цветочки в псевдоамфорах, насадил его на кран и открыл воду на всю катушку. Обливая все вокруг, он протащил по гостиной шланг и вбросил через окно на террасу. А там его подхватил Рабинович и направил струю вниз, в овраг, откуда и произрастал и ширился столб дыма и огня.
На вопли Доктора минуты через три уже сбежалась к Сашкиному коттеджу половина жильцов квартала «Русский стан». Кто-то приволок более длинный шланг, кто-то таскал воду ведрами и тазами.
— Лейте вокруг! — командовал Доктор. — Вокруг, на сухую траву! Чтобы не занялось!
Суматоха, крики, ругань, звон ведер и тазов и неприличное оживление соседей продолжались минут сорок. Когда с пожаром сообща справились, приехала «пожарка», вызванная кем-то с испугу (или все от того же оживления).
Пожарные тоже выкатили огромный шланг и, несмотря на протесты, топая и громко перекрикиваясь на иврите, еще минут пять поливали в гостиной мебель и ковер, а заодно и пол на террасе. Уехали они только после того, как Рабинович подписал, ругаясь, какие-то неведомые бумаги.
К тому же во всем городке погасло электричество. Очевидно, пожар задел проводку.
Мокрые, дрожащие от холода и совершенно очумевшие от всех событий, сидели Сашка и Доктор на террасе в полной тьме и полном одиночестве.
Они давно уже обсудили причины пожара и пришли к выводу, что, конечно, пиротехнические увеселения близнеца Тихона тут ни при чем, скорее всего, виноваты сухая трава и один из окурков Рабиновича, которые он отщелкивает по дурости в овраг. Но заплатит за пожар, конечно же, близнец Мироша. Он за все, сука, заплатит…
Тьма, всеобъемлющая тьма сожрала городок. Доктор и Рабинович едва различали друг друга.
И в этой глухой клубящейся тьме, сверху справа, где должен был нависать Танькин балкон, мерно закачалось мерцающее нечто, нежно-перламутровые семядоли… Рабиновичу сначала показалось, что это одна из дымовых пиротехнических фигур, все еще всплывающих со дна обгоревшего оврага.
Он пихнул Доктора локтем в бок.
— Что там… в углу, — прошептал он, — колышется?..
Доктор поднял голову, сощурился.
— По-моему, задница, — меланхолично проговорил он. Зрение у него было лучше, чем у Рабиновича. — Ага… Это она вышла пожар тушить, что ли… с балкона… Не разберу… полотенечком, кажется, машет…
Танька Голая и вправду вышла принять участие в борьбе с пожаром. Просто, когда все боролись, она нежилась в горячей ванне. А как вылезла из ванной да унюхала гарь, так и выскочила на балкон, и давай полотенцем дым гонять. Дура. Наделала сегодня делов.
— Рабинович, — в бешенстве процедил Доктор, — ну-ка, дай по жопе этой… Маугли!
Но у Сашки просто сил не было двигаться, а тем более в кромешной тьме подниматься на ощупь в Танькину квартиру. Поэтому он набрал воздух в легкие и гаркнул во всю мочь:
— А ну, брысь отсюда!! Пошшшла спать, дура!! Так гоняют приблудных кошек с дачной веранды.
