— А! — сказал он, обрадовавшись при виде меня. —
Ты вовремя. Есть горячий материал для вашей газеты.
Я сразу поняла, что отличился опять кто-нибудь из наших, и опять — с неожиданной стороны. Это Саси и называл горячим материалом: когда ему удавалось порадоваться за «русских».
Я включила диктофон.
— Такой вот, один ваш идьёт… из города Ди-не-пер-тер…
— Днепропетровска, — подсказала я, — дальше!..Идиот и прохвост, неспособный к какой бы то ни было работе, — рассказывал Саси… Единственное и первое, в чем преуспел — развозил на машине блядей по клиентам. Сидел внизу, в машине, ждал окончания сеанса. Решал кроссворды.
Однажды заехал к приятелю на день рождения, говорит:
— Слушай, я на работе, мне некогда. Хотел вот, подарок купить, да с деньгами туго. Там у меня внизу в машине блядь сидит… спустись, трахни ее, считай, что от меня — подарок. Вроде как я пятьдесят шекелей тебе подарил.
Приятель обиделся, говорит: — Да кто сейчас на день рождения пятьдесят шекелей дарит? Тот подумал, прикинул:
— Ну, два раза трахни.
— Так вот, этот приятель и стукнул нам, видно сильно разозлился, — продолжал Саси… — Потому что, если у человека день рождения, так дари ему подарок, как человеку, я так считаю, а? А мы положили глаз на этого типа из Дер-пи-дет…
— Днепропетровска…
— И что же выяснилось? За двадцать тысяч шекелей он купил проститутку, какую-то мулатку из Гвинеи. Поселил ее в отдельной квартире, платил тыщу долларов в месяц и водил к ней клиентов.
Тут мы его взяли… И, представь, он охотно дает показания, уверяет что одумался, и когда освободится, будет вести только законную жизнь. Наверное, станет торговать надувными резиновыми женщинами. За них хоть не сажают… Интересно, чем он занимался в своем Пер-ди-пен…
— Саси, — сказала я. — К черту подробности!
Поздно вечером я отослала Вите по модему все файлы с моими деловыми комментариями, которые в процессе верстки он должен был стереть за ненадобностью.
Смешно вспоминать, что именно этот номер казался мне наиболее удачным.
Ну, так вот. Через день, к вечеру, привез, он, значит, тираж в город, раскидал по точкам… а на следующее утро — как принято писать в таких случаях — мы проснулись знаменитыми.
Короче: объяснительные мои приписочки в целости и сохранности сопровождали фотографии видных деятелей города. На первой полосе, где обычно подавались городские новости, под заголовком: «Городу — расти и расцветать!» помещалась групповая фотография членов муниципалитета, под которой шел лично мною набранный жирным италиком текст: «Внимание! Не перепутай эту компанию мошенников с другой, на фотографии поменьше. Тут — сотрудники муниципалитета, там — работники отдела обеспечения.
Справа налево: крашеная блядь с омерзительным оскалом — Офра Бен-Цви, заместитель мэра. За ней мужик с рожей уголовника-рецидивиста — глава отдела благосостояния Шай Дебек. Микроцефал в вязанной кипе — начальник отдела безопасности Нисим Хариш, а в центре — пузач с конфузным выражением на физии, словно он в штаны наложил — министр транспорта Эли Базак».
Ниже шел вполне культурный, отредактированный мною, текст о визите в наш прекрасный город нового министра транспорта Эли Базака.
И так далее. Мои интимные домашние комментарии сопровождали каждую фотографию. А фотографий у нас всегда было в изобилии.
Все это венчала «Уголовная хроника» с ярким репортажем о торговце проститутками.
Тут над скандалом я опускаю плотный занавес, если вам угодно — бархатный, с кистями, ибо действительно ничего не помню, не знаю: неделю я не выходила из дому и всерьез подумывала о том, чтобы сменить место жительства. Если не в глобальном смысле, (почему бы не слинять в Новую Зеландию к единоутробной сестре?) то, хотя бы, в локальном. Мои домашние не звали меня к телефону и строго отвечали, что я серьезно больна. В сущности, это было правдой: стоило мне представить выражение лица первого, раскрывшего газету, жителя города, как на меня нападал захлебывающийся визгливый смех.
Через неделю позвонил Витя, который не утратил ни грана своего великолепного апломба. Я уже могла говорить с ним почти спокойно. Компания «Джерузалем паблишинг корпорейшн», сказал он в странном оживлении, почила в бозе, дала дуба, приказала долго жить, и хер с ней.
Муниципалитет отказался от наших услуг, и приходится признать, что до известной степени он таки прав. В то же время налоговое управление потребовало представить подробный отчет о деятельности «Джерузалем паблишинг корпорейшн», так что легче уже объявить банкротство и слинять в другую область деятельности…
Жаль только, что с китайцами получилось неудобно — они надеялись на нас, и кто же еще сможет им делать культурное издание, которое открыло бы миру ценнейшее наследие этих мудаковатых еврейских хунвейбинов…
Я вяло подумала: Алик спасен.
Напоследок Витя похвастался, что получил место охранника на каком-то предприятии высоких технологий. Чудное место — все блага цивилизации, чай, кофе, какао… Платят по шестнадцать шкалей в час. По ночам можно спать.
У него есть спальный мешок. Отключит в двенадцать ночи какое-то чертово реле, завернется в мешок и будет спокойно спать.
Вот именно, сказала я, и дашь, наконец, отцу спать спокойно там, где он спит.
Витя вдруг замолчал и спросил меланхолично:
— Кстати, ты знаешь, где отец?
— Ну… как же… Что ты имеешь в виду, дурак! В Киеве, на еврейском кладбище? — предположила я.
— Отец в мамином шкафу на балконе, на верхней полке.
На обоих концах провода воцарилась трескучая пустота.
— Вв… нн… ты… Нет! — сказала я наконец. — В… в каком виде?
Он усмехнулся:
— В виде пепла, конечно. А ты думала — мумия? Мать настояла, чтобы мы его вывезли. Она же чокнутая.
— Но… Господи, Витя, почему вы его не захороните!?
— Не разрешают. Ты что, не знаешь это государство! Мы потеряли документы, что он еврей, и сейчас, чтобы доказать, нужны свидетели, а где их взять?
— Но… нет, послушай… — я ужасно разволновалась. Мысль, что пять лет еженедельно я редактировала газету, сидя рядом со шкафом, на верхней полке которого стоит урна с прахом верного ленинца, совершенно лишила меня покоя. — Да, похорони ты его на христианском кладбище, наконец! — воскликнула я.
— Ну, знаешь! — сказал он гордо, — Если я жру свинину, это еще не значит, что меня можно оскорблять!
И тут же, сменив гнев на милость, принялся рассказывать, как в голодные времена на Украине, одной семье родственники из Америки прислали урну с прахом умершей общей бабушки, которая завещала похоронить себя на родине. По-видимому, забыли вложить объяснительное письмо в посылку. А те решили, что это американская помощь. Ну и… нажарили оладушек… Короче, съели бабушку. Потом дядя все приговаривал: не-ет, наша-то мучица, пшеничная, она и посветлее, и повкуснее будет.!
