Все это великолепие давило и угнетало княжну, ей хотелось согнуться и прилечь, сломиться… Но она оставалась сидеть с гордо поднятой головой: прямая спина, вскинутый подбородок, сухие, остро блестевшие глаза. Так же прямо и величаво она сошла на берег, огляделась. Перед ней высилась высокая стена большой усадьбы. Широкие ворота распахнуты настежь, подле них с факелами в руках стоят охранники и прислуга, склонившиеся как по команде, едва Сабур вывел вперед княжну, удерживая ее высоко поднятую руку за самые кончики пальцев. Однако Овадии нигде не было видно.
Светораду проводили к дому – обширному, побеленному известью строению, кровли которого были крыты тростником, а ярусы уходили ввысь, оканчиваясь легкой башенкой. – Это личное имение Овадии бен Муниша, – сказал Светораде Сабур, склоняя свою голову, увенчанную огромным тюрбаном, и прижимая руку к груди. Другой рукой он указал ей в сторону раскрытой двери. За ней золотисто мерцал свет огней.
Княжна вошла, но никто не последовал за ней. Дверь закрылась. Светорада огляделась. Огни освещали только проход по высокой лестнице из полированного дерева. Светорада поднялась по ней, отвела легкую занавесь на дверном проеме. Впереди был сводчатый коридор, тоже освещенный высокими светильниками, которые указывали ей путь. Она медленно двинулась, чувствуя в душе тревожную пустоту. В конце коридора она толкнула дубовую дверь и очутилась в спальне. Здесь освещение исходило только от очага в нише стены, отчего комната казалась трепещущей. Светорада шагнула вперед, и ее ноздри уловили запах свежих роз. Оказалось, весь пол был усыпан лепестками этих цветов, распространявших удивительный аромат. В полумраке поблескивали позолоченные карнизы под потолком, у стен стояли отполированные до блеска столики из пахучего камфорного дерева, на них мерцали кувшины с чеканкой и вазы с фруктами, повсюду были живописно разбросаны цветные подушки. Но внимание княжны привлекло, прежде всего, ложе. Низенькое и очень широкое, оно словно таилось за легким, как дымка, пологом, красивыми фалдами спускавшимся с потолка. Его окружала резная деревянная балюстрада с широкими подставками по углам, на которых стояли вазы с цветами.
Светорада, немного помедлив, шагнула к ложу и опустилась на покрывавшие его светлые меха. Посидев немного, она закинула ногу на ногу и подперла подбородок кулачком. Что ж, все это очень мило, но она еще поглядит, что будет дальше.
Однако время шло, а ее никто не тревожил. От огня в очаге было жарко, и, поразмыслив немного, княжна скинула роскошный халат, оставшись в легкой рубашке из желтого шелка. Через некоторое время она стала зевать, сняла с готовы свой роскошный головной убор, сбросила сапожки и, скрестив ноги, села среди подушек. У нее даже мелькнула мысль: не позвать ли кого? Только, разумеется, не Овадию, иначе он поймет, как она устала ждать и как ей не терпится встретиться с ним.
Когда же она прилегла и стала подремывать, ее внимание привлек неясный звук из-за двери, точно звенел, приближаясь, колокольчик. Светорада резко села, напряглась. А потом изумленно ахнула, увидев, как в покои вбежала маленькая обезьянка, звеня бубенчиками, прикрепленными к ее ошейнику. Зверушка, торопливо перебирая задними лапками и держа в передних что-то блестящее, засеменила к княжне, уставилась на нее, протягивая подношение. Когда оторопевшая княжна взяла у нее шкатулку, довольная обезьянка побежала дальше, заскочила на один из столиков и, схватив из вазы большое яблоко, стала с удовольствием грызть его, чавкая и поблескивая черными бусинками глаз.
Светорада невольно улыбнулась, перевела взгляд на шкатулку и, открыв ее, снова ахнула: на атласной подкладке покоились сверкающие подвески из изумрудов. Смоленской княжне еще ни разу в жизни не приходилось видеть подобное великолепие.
Подумав немного, она все же позвала:
– Эй, Овадия! Мне понравился подарок.
Но вместо шада в дверь влетел большой сине-желтый попугай. Описав круг, он уселся на балюстраду и сказал по-славянски:
– Перун в помощь! Перун в помощь!
Теперь Светорада рассмеялась. Все выходило так забавно и весело, что ее напряжение прошло само собой. Она уже ждала новых чудес, и они не замедлили произойти. Дверь вновь отворилась, и в покой ввалился медвежонок. Кувыркаясь, он урчал, пока не докатился до самого ложа, где сидела княжна. Но самым необычным было то, что следом за ним, также переворачиваясь через голову, вкатился… сам шад Овадия. И так же кувыркаясь, докатился до колен заходившейся от смеха княжны. Первые несколько минут они просто смеялись, глядя друг на друга, и этот смех растопил го отчуждение, что возвела вокруг себя, словно стену, Светорада. Она даже незлобиво толкнула шада в плечо, когда гот ткнулся бритой головой ей в колени.
– Ах, светлейший шад, если бы тебя сейчас видели те, кто гак преклонялся перед тобой при дворе моего отца.
– Ну, уж нет, – заявил он. – Таким я могу быть только подле тебя, моя Светлая Радость.
Овадия налил себе и княжне по чаше сладкого вина, и, пока она пила, он прохаживался по комнате, рассказывая ей, что послал, как и обещал, людей с известием на Русь, но ситуация сейчас такова, что он не осмелился раскрыть место пребывания княжны. Объяснять причину Овадия не стал, но она и так все поняла. Только заметила, что теперь ее положение гостьи может превратиться в нечто более обязывающее по отношению к нему.
Наверное, в ее голосе зазвучали металлические нотки, так как Овадия опустился на ковер подле ее ног и, не спуская с нее глаз, заговорил о том, что он ни за что не будет ее неволить.
Он убеждал княжну, что сдержит свои чувства и подождет до тех пор, пока она не поймет, что ей не так уж плохо рядом ним. И еще шад заверил Светораду, что готов на многое пойти, и, если она захочет, он будет ей просто другом. Нежным другом, всегда ожидающим от нее того искрометного взгляда, каким она некогда приманивала и мучила его, буду недосягаемой для него при дворе Эгиля Смоленского.
– Неужели вы не понимаете, моя дивная царевна, что я хочу быть вашим избранником – не господином, а возлюбленным? И я готов ждать вашей любви, сколько бы вы ни пожелали.
– И вы ничего не потребуете от меня, шад? – медленно произнесла Светорада, чуть склоняя голову и испытующе глядя на него.
Овадия смотрел на нее, любуясь и чувствуя, как сильно хочет ее, хочет эти пухлые манящие уста, эти нежные руки, хочет коснуться ее изящной шеи, провести пальцем по ложбинке между ключицами, заметной сейчас в вырезе ее легкого желтого одеяния…
Светорада даже в полумраке увидела его жаркий взгляд, отвела глаза, и ее рука, сжимавшая чашу, так задрожала, что она едва не расплескала вино. Поставив чашу на маленький столик, и не зная, что делать с забрызганными пальцами, Светорада просто слизнула капли вина. Овадия, возбужденный этим зрелищем, кинулся прочь. Даже проведенная в любовных утехах предшествующая ночь не могла избавить его от желания обладать этой манящей славянкой. Подвластной ему, но еще такой дикой.
Светорада слышала его тяжелое дыхание. Он стоял у противоположной стены, его шаровары были заправлены в полусапожки, мощный торс несколько раз обернут шелковым поясом, белая рубаха расстегнута у горла, где чуть поблескивал амулет на цепочке. Он вдруг показался ей привлекательным, даже его непривычно бритая голова с заправленной за ухо длинной прядью не казалась больше варварской. И все же она не хотела его и потому вновь почувствовала неприязнь.
