Светорада сняла светлые замшевые перчатки и положила руки на холодный мрамор балюстрады. День был тихим и серым, однако она чувствовала себя превосходно. Маленькая русская княжна с берегов далекого Днепра стала входить во вкус интриг в Палатии. И она была несказанно горда собой. Надо же, сколько всего произошло по ее воле!
Она вспомнила, как после признаний Феофилакта весть об измене Николая Мистика сообщили Льву и тот сперва не желал в это верить. Но на день великомученика Трифона,
[119]
во время дворцового пира в честь памяти святого, Лев, переступив через гордость, все же решился пригласить патриарха во дворец. Тот явился – важный, непреклонный, в окружении многочисленных отцов Церкви. На императора смотрел со снисходительным пренебрежением. И Лев опять принялся плакать и просить снять епитимью. И вдруг, когда патриарх, устав выслушивать мольбы автократора, встал, чтобы уйти, Лев неожиданно переменился в лице и преградил ему дорогу.
– Уж не думаешь ли ты, что мятежник Дука скоро вернется сюда из Сирии, чтобы поблагодарить тебя за все, что ты сделал против меня? – спросил император.
Такого выпада Николай не ожидал. Он изменился в лице, отшатнулся, потом вдруг подхватил полы своей рясы и кинулся бежать. Но бежать ему было некуда. Все переходы охранялись веститорами, солдатами имперской гвардии, которые схватили патриарха и перед всем собранием бросили к ногам императора.
Лев даже ростом казался выше, когда, глядя сверху вниз на поверженного главу Церкви, произнес:
– Данной нам Богом властью мы обвиняем тебя, Николай, в оскорблении нашего императорского величия, в измене, поддержке наших врагов и подстрекательстве наших подданных. Твои приспешники во всем сознались, и сегодня же судьям будет выдана твоя переписка с мятежником Андроником Дукой. Увести его!
Уже на другой день свергнутого и осужденного главу Церкви свели по ступеням гавани Вуколеон и, несмотря на бурное море, посадили в малое суденышко, чтобы переправить в Иераю. Оттуда Николай с трудом добрался до Галакрийской обители, где ему отныне надлежало замаливать свои грехи. Рассказывали, что патриарх чуть не погиб в дороге, ибо у него не было ни теплой одежды, ни пищи, а идти пришлось по открытой заснеженной местности.
Император же, казалось, и думать о нем забыл. Явившись на другой день на заседание синклита, Лев обратился к присутствующим с речью:
– Святейшие наши владыки, честные отцы и уважаемые граждане! Вам, без сомнения, известно, что я обращался к досточтимым иерархам и настоятелям святых обителей с вопросом относительно того, чтобы мы разрешили наши споры с Церковью и привели наш мир к согласию. И вот теперь, когда мы избавились от главного разжигателя смуты, я прошу вас избрать на пост главы нашей Церкви того, кто давно достоин этого, кто проявил себя как поборник веры и святой человек. Внемлите же мне! А я выдвигаю на ваш суд, о боголюбезное собрание, имя того, кто достоин стать во главе нашего христианского мира и благостно пасти его, аки пастырь.
Имя настоятеля Псамафийского ни у кого не вызвало серьезных нареканий, и уже через несколько дней новый патриарх Евфимий проводил службу в великом храме Святой Софии.
Патриарх Евфимий, сухой, лысый, длиннобородый старик с косматыми бровями, носил черную монашескую скуфью с расширенным кверху плоским дном и черную рясу из грубой шерсти. Даже зимой от патриарха исходил запах немытого тела. Он слыл праведником. Поговаривали, что Льву пришлось приложить немало усилий, чтобы уговорить его занять освободившееся место патриарха. Ну да базилевсу уже было не привыкать к мольбам перед церковниками. Главное, что Евфимий согласился признать законность четвертого брака императора, хотя, правда, позже настоял, чтобы Лев издал закон, что отныне даже третий брак иных граждан не будет считаться праведным.
Все эти новости, конечно, волновали империю, однако Светораде сейчас они уже не казались столь важными. Она толкнула камешек, с которого началась эта лавина, по ее инициативе новый патриарх занял свое место, он же благосклонно выслушал речи Льва о разводе кесаря с Софьей Дукой. Более того, Софью услали из Палатия, заточив в один из столичных монастырей. К удивлению Светорады, об этом лично позаботилась императрица Зоя.
– Вы оказали нам немалую услугу, подданная наша, и я должна вас как– то отблагодарить. Ибо я не хочу, чтобы теперь с вами что– то случилось. А благочестивая Софья… – Зоя чуть скривила свои маленькие пунцовые губки, – эта святоша вряд ли оставила бы свои попытки избавиться от вас.
Светорада так вздрогнула, что звякнули ее украшения.
– Уж не связано ли ваше благодеяние с прежними попытками покушений на мою жизнь?
Зоя милостиво улыбнулась.
– Вы догадливы, Янтарная. Так что я не только поспособствовала разводу кесаря с Софьей Дукой, но и избавила вас от опасной соперницы. И теперь эта гнусная святоша больше не будет угрожать вам. Однако, – тут густые брови августы сошлись к переносице, – не рассчитывайте, что я и в дальнейшем буду проявлять к вам благоволение. Вы чужая в Палатии, и вы слишком хитры, чтобы я считала себя вашей постоянной покровительницей.
Да, наладить отношения с Зоей Светорада не могла. Ту слишком задевало, что в Палатии многие подражали именно Янтарной, а не признанной красавице базилисе. Это оскорбляло Зою. Она вообще была очень странной и вела себя непримиримо. Светорада узнала, что даже всегда помогавший Зое Самона теперь в немилости у нее. И если раньше они были союзниками в борьбе против Николая Мистика, то теперь оба видели друг в друге соперников по влиянию на императора. Они сошлись еще только раз, когда в один голос потребовали удалить из Палатия Константина Дуку. Сын мятежника отныне был заключен под стражу в удаленном от Священного Палатия Влахернском дворце. И хотя пленника содержали там с роскошью, он не имел права покидать место своего заключения, дабы не потворствовать заговорам в пользу своего отца Андроника.
Сама же Светорада могла торжествовать. Делу о ее браке с кесарем дали ход, враги были повержены, а строгий Евфимий велел Александру избавиться от своего беспутного окружения. По сути, сейчас с кесарем остался только Варда, да и то больше как начальник охраны при Дафне, а не придворный. Но возможно, именно потому что его ущемили в желании иметь свой собственный штат из любимцев, Александр проводил слишком много времени с Вардой. Со Светорадой же он был печален и удручен. Как– то, навестив княжну ночью, он просто лег и, разняв ее нежные руки, угрюмо произнес, глядя в мозаичный потолок:
– Супружеское ложе. Какая скука!
У Светорады болезненно сжалось сердце.
– Ну, оно, замечу, никакое не супружеское. Нам еще надо постараться, чтобы стать мужем и женой.
После довольно продолжительной паузы Александр ответил:
– Пока патриархом был Николай, я еще мог на что– то надеяться. А вот недолюбливающий меня Евфимий… Да этот святоша скорее предаст меня анафеме, чем благословит наш союз.
Теперь Александр пребывал в постоянной печали. Только в обществе Варды он несколько оживал. Все время зазывал его в покои, они говорили о войсках, о скачках, о соревнованиях. Вот и сегодня, едва установилась тихая ясная погода, Александр вместе с Вардой отправились на воинские учения. Наверное, пробудут там до вечера. Светорада не ведала, навестит ли ее сегодня кесарь или опять она будет ночевать одна. Это было единственное, что тревожило ее. Она уже поняла, что кесарю претит спокойная жизнь. Пока были препятствия, пока он видел в ней дикую наяду, а не покорную любящую женщину и возможную благочестивую супругу, она его волновала. Даже их ссоры разжигали в нем вожделение. Теперь он словно потерял интерес к их любви.
