Александра же скорее умилило ее горе, он считал, что она корит себя в невольной измене своему возлюбленному. Это наполнило кесаря нежностью. К тому же она нравилась ему такой горестной, кающейся, растрепанной. Ему хотелось утешить Светораду, он даже почувствовал, что опять желает ее, и притянул княжну к себе.
– Не надо, Александр, – взмолилась она, убирая его руку, скользнувшую между ее бедер. – Я не могу сейчас…
– Сможешь! О, моя Янтарная наяда, расслабься и позволь мне… Увидишь, тебе сразу же станет легче. Обещаю.
Светорада продолжала плакать и поддалась. Она уже ничем не владела, даже собственным телом, собственной душой. А он устраивался между ее ног, осушал поцелуями ее слезы и все твердил:
– Вот увидишь… увидишь… Я помогу тебе.
Но он уже не мог ей помочь. То светлое чувство любви, какое он некогда возродил в ней, было разбито на мелкие осколки, изранившие ей душу. И когда он сладострастно застонал, изливаясь в нее, она почувствовала себя еще более одинокой.
И все же надо было как– то жить. Светорада оделась, стараясь избегать сочувственного взгляда Дорофеи. Она сидела за обеденным столом в триклинии, даже немного поела, но не могла видеть ни лукаво подмигивавшего ей Константина, ни плотоядно улыбающегося Гаврилопула. Только Варда на какое– то время привлек ее внимание. Он один не смотрел на нее, был словно углублен в себя, и подобная отрешенность и пустота в глазах воина Варды придавала ему нечто трагическое. Даже Александр не осмеливался затрагивать его своими шутками и время от времени с беспокойством поглядывал на комита.
«А ведь мне было сладко с Вардой», – с неожиданным удивлением вспомнила Светорада свои полубредовые ощущения. Но потом она подумала, что Варда ее враг, что он презирает и ненавидит ее… а она отдалась ему… Ее передернуло от отвращения.
Княжна услышала, как кесарь сказал кому– то негромко:
– Ничего. К подобному быстро привыкают.
Она не знала, о ком он это сказал – о ней или о Варде.
И все же Варда остался верен своему долгу комита охраны. Светорада видела, как он обходит посты во Влахернском дворце, как меняет стражу. Княжна смотрела на него сверху, с балкона своей опочивальни, и от нее не укрылось, что, выполняя свой долг, Варда ведет себя как– то странно. Он действовал, как заведенная кукла: движения были привычными, но механическими, лицо превратилось в маску, он поворачивался и что– то говорил, но она даже не различила интонаций его обычно сильного и звучного голоса. А потом он застыл на аллее, стоял, как будто увидел перед собой нечто ужасное, лицо его исказилось в болезненной гримасе. Светорада наблюдала, как он медленно, словно сложившись пополам, стал на колени и упал лицом на утрамбованный песок.
Он был скрыт за зарослями подстриженного лавра, его никто не мог видеть, кроме Светорады, находившейся на возвышении. А она вдруг почувствовала жалость. Варда был ее врагом, но порой, выполняя долг охранника, он выручал ее. И еще она вспомнила, с какой жадностью и обожанием он смотрел на нее в тот миг… как она сама потянулась к нему… Ей захотелось утешить его.
Когда она спустилась в сад, Варды там уже не было. Отчего– то Светораде стало неспокойно. Княжна прошла в его покой. Евнух китонит, увидев, как она решительно взялась за кольцо двери, попытался преградить ей путь, но княжна властно оттолкнула его. Она боялась, что дверь окажется заперта, но та поддалась. Кто бы осмелился врываться без доклада в покои комита стражи? Светорада осмелилась. И как раз вовремя. Варды не оказалось в первой комнате, и она обнаружила его в отдаленной опочивальне. Сын Ипатия Малеила извивался в петле.
Светорада пронзительно вскрикнула, кинулась к нему.
– Держи его, поднимай! – приказала перепуганному евнуху.
Она быстро подняла опрокинутую Вардой скамейку, выхватила из ножен ромфей,
[121]
висевший у него на поясе, и стала стремительно перерезать веревку.
Евнух, прислужник Варды, был достаточно сильным, чтобы помочь ей. И когда Варда рухнул на пол, они вместе вытащили его из петли. Он был в сознании, задыхался и кашлял.
– Принеси воды! – велела Светорада китониту. – А еще молока с медом. И запомни… Никому ни слова!
Позже, когда она помассировала горло Варды и молодой человек смог глотнуть щедро сдобренного медом молока, он слабо выдохнул:
– Зачем?..
– Ты ведь христианин, Варда, а самоубийство – тяжкий грех.
– Грех уже то, как я живу, – сипло произнес он, склоняя голову. Его короткие волосы были мокрыми от пота, по щекам текли тяжелые крупные слезы. Но все же Варда заговорил… Он стал рассказывать, как некогда был рад, что его отметил сам кесарь, как мечтал о том, что невообразимо возвысится, служа в Палатии. Конечно, он быстро понял, чего ждет от него Александр, но всячески давал понять, что это невозможно, что его преданность самбазилевсу не заходит так далеко. И вот теперь…
«Хорошо, что он высказался, хотя голос его ужасен», – мелькнуло в голове княжны.
А Варда вдруг признался:
– Моя мать сказала, чтобы я был подобрее к вам. Она очень каялась и говорила, что вы многое перенесли в жизни и следует не вредить, а помочь вам. Но вышло так, что это вы помогли мне.
«Святые люди, святые», – с усмешкой подумала Светорада. Но когда Варда взял руку княжны в свои и пожал, она не вырвала ее. А еще у нее появилась одна мысль.
– Варда, твоим страданиям поможет только исповедь и отпущение грехов. Но грехи эти столь тяжкие… Мой добрый совет: пади в ноги самому патриарху. Говорят, он святой человек, он не откажет тебе в исповеди и утешении.
Все же ромеи странные люди, думала Светорада, когда вечером провожала Варду к воротам Влахернского дворца. Она видела, что у молодого человека появилась надежда, что он готов был поверить в то, что отпущение грехов снимет с него скверну, что патриарх помолится за него. Вот если бы и она могла так утешиться… Но сейчас Светорада больше надеялась на другое: исповедуясь столь суровому и строгому человеку, как Евфимий, Варда не сможет не открыть, что творится во Влахернах. И если до Влахернской церкви иногда и долетал шум из дворца, то требовалось только вмешательство патриарха, чтобы прекратить эти бесчинства. Особенно если учесть, что настало время Великого Поста.
Потом Светорада пошла к себе, опустила засов, они с Дорофеей даже придвинули тяжелый сундук к двери, забаррикадировавшись, дабы дверь выдержала натиск.
– Бог не оставит нас, – шептала потом Дорофея, когда среди ночи дверь ходила ходуном от ударов, а Александр, Константин и Гаврилопул едва ли не хором требовали отворить им.
Может, под влиянием Дорофеи, но Светорада все же решила сходить во Влахернскую церковь к заутрене. Было еще темно, когда обе женщины, укутавшись в темные покрывала, вошли в ее ворота. Там еще было мало прихожан, но Светораде от этого стало даже легче. Двигаясь под полукруглыми сводами мимо горящих пучков тонких свечей, она прошла туда, где хранилась чудотворная икона Богородицы, написанная, по преданию, самим евангелистом Лукой.
