Потом Ева уехала, а вскоре отбыл и Стивен Гаррисон. Рэйчел скучала по нему, плакала по ночам в подушку, ненавидя эту войну, заставляющую мужчин уезжать. Она никому не говорила о своей первой любви. Дядя Энтони, с которым она тогда жила в Сент-Прайори, едва замечал ее, отец всегда был в отъезде, а соседи и сверстники явно сторонились ее. Рэйчел общалась лишь со слугами. И именно тогда она нашла утешение в чтении книг. Часто, закутавшись в плед, Рэйчел просиживала ночи напролет с книгой в библиотеке. Она стала мечтательной и задумчивой. Ее духовный мир складывался под воздействием рыцарских романов и религиозных книг. За ними наступил черед Ронсара и Шекспира, и Рэйчел плакала над книгами, негодовала, восхищалась. Потом она прочла античных авторов, и теперь целый мир греков и троянцев приводил девочку в трепет, увлекая легендами о героях, чудовищах, богах и смертных женщинах, которых небожители желали даже более страстно, чем бессмертных красавиц с Олимпа. В пору физического созревания собственной плоти она открыла для себя мир любовной поэзии. Откровенные стихи римского поэта Малагра, полные чувственных признаний, а затем «Искусство любви» Овидия и, наконец, строки нескромных новелл Боккаччо и игривость поэтических намеков Чосера. Она порой отрывала глаза от книг, замирала, чувствуя, как кровь так и кипит в ее жилах. В такие минуты она думала о Стивене. Никто другой не занимал ее воображения, ничей иной образ не приходил на память.
Вернулись Ева с тетушкой. Леди Элизабет стала замкнутой. Она полюбила обильные трапезы и уединение в дальних переходах Сент-Прайори, стала очень религиозной и не позволяла никому вторгаться в свой мир. Но что-то появилось в ней и неприятное: она полюбила сплетни, с наслаждением смаковала местные слухи и скандалы. Ева же совсем пала духом, и Рэйчел впервые ощутила себя сильной и незаменимой.
Вскоре ей пришлось в полной мере прочувствовать, как ей понадобится сила. Отец тайно прибыл в Сент-Прайори, созвал своих дочерей и сестру (дядя Энтони никогда не был в хороших отношениях с братом и к тому времени уже жил в отдельном доме в приходе) и поведал, что их ожидает. Как оказалось, более других он рассчитывает на свою рассудительную младшую дочь. Рэйчел не могла обмануть доверие горячо любимого отца, хотя и понимала, что эти страшные события оборвали ее беззаботную юность. Да, с той роковой ночи она стала взрослой.
А на Сент-Прайори опустился покров тайны.
Самым трудным было сжиться с этим ужасом, но Рэйчел нашла для этого силы, потому что привыкла таить все в себе. Она по-прежнему была одинока, только теперь стала молчаливой и замкнутой; ощущение какой-то безысходности струилось по ее жилам, словно вялая кровь. Она чувствовала себя несчастной, и только воля удерживала ее от отчаяния, поскольку она знала, что отчаяние – это грех, и отвлечься от него можно, лишь уйдя в работу. Теперь она почти с удовольствием занялась делами имения, в ней стало расти сознание собственной значимости.
Порой Рэйчел боялась того, что таилось в ней. Лишь Мэг смогла разгадать ее терзания и, как ни странно, даже одобрила это. Она объяснила, что некоторые женщины уже с рождения знают все об отношениях меж людьми обоих полов. Мэг была своеобразной личностью, и то, что она считала достоинством своей молочной дочери, сама Рэйчел, наслушавшись проповедников, почитала грехом. Скромные манеры, сдержанность – вот достоинства доброй христианки, а не тайное вожделение, что бередит душу, ведет к бесстыдным помыслам и мечтам.
Оставалась еще Ева, которая на все имела свои взгляды. После поездки в Лондон Ева очень изменилась, стала какой-то неестественно веселой, вызывающе дерзкой.
Рэйчел была скрытной и по возможности сторонилась людей. Еву же ничего не пугало. Она словно пришла из другого, незнакомого Рэйчел мира – яркого, свободного, бесстрашного. Сестра так смотрела на всех этих пуритан, что они, как бы ни шептались у нее за спиной, неизменно кланялись и уступали ей дорогу. Рэйчел видела, что они ненавидят Еву за презрение к ним, и это заставляло ее волноваться за сестру и… завидовать ее смелости. Ева великолепно одевалась, носила дорогие украшения. А Рэйчел, хоть отец и одаривал ее не менее щедро, чем старшую дочь, словно стеснялась столь явно украшать себя, почитая это едва не грехом. Ева порой дразнила ее, но Рэйчел смирялась. Явное превосходство сестры не угнетало, а, скорее, восхищало ее.
Потом это причинило ей боль, когда она поняла, что Ева всерьез занялась Стивеном. Ее Стивеном, которого она продолжала тайно и безнадежно любить, даже смирившись с утратой надежды.
Ева же была другая.
– Надо бороться за свое счастье! – сказала она.
Так же говорила и Мэг. Но для Рэйчел, привыкшей терпеливо сносить удары судьбы, это казалось немыслимым. Поэтому она только пожелала счастья старшей сестре, когда та добилась своего и стала невестой Стивена. Восхищение Евой даже пересилило ревность и боль. А потом Рэйчел вдруг поняла, что Еве не нужен Стив. Это вызвало в ее душе целую бурю чувств. Они клокотали в ней: даже когда ее лицо оставалось спокойным, сердце разрывалось на части. Она ведь видела, что Стивен страдает, и мучилась вместе с ним. Как бы невозмутимо ни держался Стивен Гаррисон, она чувствовала, что за этой ледяной оболочкой таится страстная, живая натура. В чем-то они были схожи с Рэйчел, и она прекрасно его понимала.
И вот в Сент-Прайори появились Чарльз Трентон и Джулиан Грэнтэм – двое сильных, интересных мужчин, которым она с сестрой была обязана своим спасением. И это восхитило Рэйчел. Она никогда и не думала, что в ее монотонной, беспросветной жизни может случиться нечто подобное. Еще она заметила, что красавец Джулиан Грэнтэм не спускает с нее глаз, и это взволновало ее больше, чем она могла признаться себе. А Чарльз Трентон… Она угадывала в нем ту же страстную живую натуру, что и в Стивене Гаррисоне. Но если Стивена жизнь сделала замкнутым, почти мрачным, то в Чарльзе Трентоне чувствовались редкая легкость и нежность. Рэйчел могла понять, почему Ева предпочитает общество гостя, а не своего молчаливого жениха. Ей самой порой хотелось поболтать с новым знакомым, посмеяться вместе с ним. Но Трентон, как и в свое время Стив, глядел лишь на Еву. А Ева – на него, в то время как Стивен то ли не замечал этого, то ли относился к происходящему с насмешливой иронией. Стал ли он менее любить ее сестру? Или не видел ничего серьезного во флирте невесты с гостем Сент-Прайори?
В душе Рэйчел стали оживать неясные мечты. Сейчас, когда Ева все свободное время проводит с мистером Чарльзом, может, она, Рэйчел, имеет право чаще бывать со Стивеном? Но нет. Так уж сложилось, что Стивен именно сейчас стал особо опасен для Сент-Прайори и его тайны, и ей следует по возможности избегать его. А ведь он в тот раз назвал ее «милой». И когда позже приходил, чтобы она через покои отца провела его на галерею, тоже держался почтительно и приветливо. Но не обольщается ли она? Ведь со времени его помолвки с Евой он всегда был предупредителен и добр с будущей свояченицей. Стивен стал для Рэйчел навязчивой идеей. Она думала о нем днем и ночью, а дни, когда они не встречались, казались ей пустыми. Но ее долг обязывал, принуждал: ради чести рода сторонись его!
От этих мыслей Рэйчел стало совсем тяжело. Как всегда в таких случаях, она постаралась отвлечься делами. Достав чистый лист и отточив перо, она начала писать отцу. По сути дела, это было не письмо, а обычный список того, что ему следовало прислать в замок. И Рэйчел сосредоточилась, старательно обдумывая все, что им могло понадобиться: миндаль, сахар, горчица, лавровый лист, апельсины, финики, чай, вина, ткани.
