— Но ты нужна мне!
Такого даже она не ожидала. И вдруг заплакала. Торир не сразу это понял. Лишь когда она села на корточки и зарыдала, обнимая пса, он понял, как ей плохо, как всегда было плохо из-за него, сколько она таила в себе. Может, даже искала утешения у того же Кудряша. Он сам довел до этого. Но больше он не обидит ее. И, соскочив с седла, Торир шагнул к девушке.
Куда там! Ее тварюга едва не кинулась на чужака.
— Да угомони ты пса!
Она не противилась, когда он подхватил ее на руки, усадил на Малагу, сел в седло и поехал. Куда? Почти не понимал. Ее пес, порыкивая, бежал рядом. Карина, еще всхлипывая, сидела, склонив голову, а варяг хмелел от счастья, что едет, обнимая ее, что они наконец-то вместе.
Малага послушно шел, мотая головой, позвякивали украшенные бляхами удила. Месяц все выше всплывал над деревьями, стонала где-то ночная птица, пахло сырой землей. Они выехали на открытый луг, спускавшийся к блестевшему в низине ручью. Земля здесь богата такими вот водами. Земля здесь вообще богата — раскидистыми деревьями с посеребренными месяцем кронами, скошенными травами, собранными в стога, округлые шапки которых высятся на склоне… Торир подъехал к одному из них, слез. Карина соскочила сама, стояла, поглаживая коня по длинной узкой морде.
— Малага. Вот мы и снова все втроем.
— И еще пес твой с нами. Пополнение.
Карина вдруг засмеялась. Сказала, что без такого охранника ни за что не решилась бы бродить в ночи. И Торир опять вспомнил, куда и с кем она ходила. Спросил: у нее, что ли, был Кудряш все это время?
Карина, не ответив, прошла к стогу, села, независимо перекинув косу на грудь. Под меховой опушкой шапочки темнели ее брови, поблескивали глаза. В лунном свете блеснули и полукружья сережек.
— Месяц молодой родился, — сказала Карина, глядя на небо. — Ты знаешь, варяг, что говорят люди о Месяце Месяцовиче? Тогда слушай.
Это была старая славянская сказка о Месяце и его невесте Заре-Зарянице. Они всегда были вместе — ранним ли утром, глубоким ли вечером. Потом Заря уходила на покой. А ясный Месяц охранял ее сон. И вот как-то зимней порой, когда Месяц светил особенно ярко, наслала на него свои чары Морена-Зима, отвлекла стальным сиянием замерзших рек, суровыми вихрями, посвистом метели. И стал Месяц лют и свиреп, от холода его колко делалось всему живому. А от Зари он скрывался за пеленой туманов, бросил свою Зореньку. И стала Заря тусклая и туманная, полила дождями. Да только были у Зари братья — Даждьбог, горячий Сварог и гневливый Перун. Решили наказать они холодный Месяц. Даждьбог залил его дождями, ослепил туманами; Сварог обжег пламенем, а сердитый Перун бросил в него молнию, и разлетелся Месяц на осколки, темно стало в небе. Да только Заре без милого Месяца было не светить.
И умолила она братьев вернуть его, пусть и неверного. Братья послушались. Сходили к Живе и Роду, подателям жизни, и те собрали прекрасный Месяц. И вот, вновь родившись, он снова полюбил Зарю, светил для нее все ярче и ярче. Да только уже была в нем неверная сила. Оттого, дойдя в красе своей до высшей точки, он вновь стал исчезать для Морены. Так и повелось стех пор. Зарю он любит, да все равно наступают дни, когда он исчезает для темных сил. Люди и говорят — неверный Месяц.
— Но когда Месяц нарождается, — рассказывала далее девушка, — все в нем от добра. Оттого все дела и положено начинать по молодому Месяцу.
Когда Карина умолкла, Торир сказал:
— Ты сейчас говорила, как сам Боян. А зачем?.. Я воин, не певец, не скальд. Однако послушай и ты мой сказ. Вернее, быль, как говорят тут. И быль без прикрас. Ну а там и решай — возродится ли вновь что между нами по молодой луне или…
Карина глядела на него так, что он понял, как ждала она этого. Кажется, сейчас мог бы, и оставить все как есть. Но уж очень наболело у него на душе, надо было кому-то высказать все. Выплеснуть то, что таил в себе годами. Таил всю жизнь.
Слова давались нелегко. Не был варяг обучен красиво говорить. Однако когда начал, сперва сдержанно, потом все, более увлекаясь, как-то само собой вышло так, что рассказ сложился. И о счастливом его детстве на этой земле, и о том, как все пошло прахом по вине тех, кому поклялся отомстить. И словно вновь пережил все: и страшную, позорную кончину матери, и то, что узнал совсем недавно — о бесславной гибели отца. Поведал даже о том, на что его обрекли киевские братья, на какой путь, когда он падал до самых глубин, чтобы потом вновь возродиться для своей мести: про то, как рабом был, как унижаться пришлось, чтобы выжить, как искал того, кто поможет отомстить ставшим могущественными князьям Аскольду и Диру.
— Кровная месть всегда свята, девушка. Это закон вечности. И ты не можешь обвинять меня в том, что я следую ему.
— Не могу, — тихо ответила она, еще потрясенная тем, что пришлось узнать о нем. Теперь для нее все его обмолвки, все некогда рассказанные короткие истории слились в одну картину боли. И ненависти, позора и злобы. — Но, знаешь ли, Торир, у меня ведь тоже есть причина молить богов о каре для Дира. Не для Аскольда — тут мне все равно. А вот для Дира…
— Ты можешь сколько угодно молить небожителей. Ты слабая женщина и не способна поступать иначе. Я же поклялся.
В его голосе вновь прозвучали рычащие интонации, он даже взмахнул рукой, так что отлетела пола корзно. Голос же Карины звучал сухо, без эмоций:
— Не о том говоришь, Торша. Ты месть свою давно мог исполнить — ведь все время бок о бок с князьями ходишь. Ты же сам службу такую выбрал… Думаешь, я забыла, что кричал ты Диру в горящей Копыси? Но месть твоя разрослась, как черный омут, куда попадают не столько виновные, сколько невинные.
— Что с того? Знаешь, как говорят в Новгороде? Лес рубят — щепа разлетается.
— Кровавая та щепа, — вздохнула девушка. — Но ведаешь ли, что с такими, как ты, происходит? Я, сорвавшись, сказала тебе в ночь набега: быть тебе с Чернобогом. И болит от этого моя душа.
Он долго молчал. Думал, вот встречусь с ней, помирюсь — и станет легче. А вышло, что она сказала то, в чем он и сам боялся признаться. Нельзя человеку только ненавистью жить. Некогда в далекой земле, где верили в светлого Бога Христа, ему то же говаривал один священник но то был другой край, другая была вера. Здесь же иной мир, жестокий и живущий по своим законам. Но отчего-то даже тут наступал момент, когда не хотелось думать ни о жестокости, ни о мести. Да куда деться?
— Я поклялся, — вновь повторил Торир. — Мне не избавиться от своей клятвы.
А Карина вдруг подалась к нему, положила руку на плечо.
— Послушай меня, милый. Ведь боги все равно умнее и справедливее нас. Думаешь, они не покарают Аскольда с Диром, но иначе, чем это сможешь сделать ты? Ты будешь сколько угодно творить зло, но, пока не свершится воля небожителей, ничего не сможешь сделать, только погубишь душу, развеешь свой путь в Ирий, выложив кровью дорогу к Чернобогу лютому. И я боюсь за тебя.
