Ясноок возник перед Вальгерд среди всеобщей сумятицы.
— Мама! Я буду с тобой, я должен сражаться!
И тут же повис на ней, дрожа всем телом и всхлипывая. Он уже понял, что отца нет в живых, но еще не мог в это поверить. Его охватили страх и горечь, он даже забыл, что девятилетнему викингу, к тому же сыну предводителя, не подобает держаться как несмышленому глуздырю.
[9]
Вальгерд откинула со лба сына прядь волос — такую же золотистую, как и ее волосы. Твердо взглянула в синие глаза, за которые киевляне прозвали сына княжьего наемника на свой лад — Яснооком. Но сейчас с губ женщины сорвалось его скандинавское имя — словно напоминание о том, из какого он рода. Мальчик выпрямился.
— Да, мама! — Он смотрел на нее, сдерживая слезы. Вальгерд казалась величественной и спокойной.
— Ты не сможешь помочь мне здесь, сын. Вместо этого ты должен вернуться к княгине Тьорд и охранять ее и княжичей.
Ясноок догадался, что она хочет просто услать его, и попытался возразить. Но Вальгерд не слушала. Воины отвлекали ее, задавали вопросы, ждали приказаний. Среди них мальчик заметил Бьоргульфа — и наставник мигом прочитал немую мольбу в глазах Ясноока.
— Тебе, Вальгерд, тоже следует пойти к госпоже, — произнес он, касаясь плеча воительницы. — Ты должна поведать Тьорд о последнем часе ее мужа, князя Хорива Киевского. Да и о себе самой не мешает позаботиться — перевязать рану и хоть немного перевести дух перед битвой.
Шум вокруг усилился настолько, что Ясноок уже плохо понимал происходящее. Словно кулак великана ударил в стену — да так, что вздрогнула земля под ногами, а с навесов заборолов посыпался дерновой настил. Пыль, отчаянные крики, жирный дым над котлами со смолой… По сходням, совсем рядом, скатился пронзенный стрелой воин-варяг, забился, засучил ногами, хватая зубами сухую землю. В синем небе над головой чертили темные дуги зажигательные стрелы. Кто-то вопил, требуя воды, занявшийся пламенем сруб забрасывали землей.
Ясноок потянул мать за руку, и Вальгерд наконец-то сдвинулась с места. Они торопливо миновали окаймленные земляными валами хозяйственные постройки, жилые срубы, прошли мимо длинной стены большого терема и начали спускаться в подпол… Здесь кучкой жались перепуганные чернавки княгини, дворовые карлики, старая мамка. Княгиня с детьми хоронились в глубине, за массивной дубовой дверью, и Вальгерд едва достучалась до нее.
Наконец княгиня открыла. Бледная, испуганная, бренчащая подвесками дорогих украшений.
— Вальга, ты? — воскликнула она при виде воительницы, — О пресветлые боги!.. Что же нас ждет?
В кромешной тьме подпола, которую почти не разгонял свет лучины, подруги опустились на земляную скамью и заговорили вполголоса, склонившись, друг к другу. Появление Вальгерд немного ободрило княгиню, и даже известие о смерти мужа она приняла без слез. Когда же узнала, что виной всему Оскальд, в ее голосе зазвучала ненависть:
— Проклятый варяг!.. Чуяла я, что затевает он худое, не раз говорила князю… Нет, не послушал меня Хорив, только и речи было, что о святости гостеприимства. Да не те нынче времена, чтобы всякого волка привечать…
— Варягов и жрецы Велеса поддержали, — тихо проговорила Вальгерд.
— Ишь ты! Змею служат и сами стали ровно змеи, — вспыхнула княгиня.
Ясноок сел в противоположном углу подле княжичей и Милы. Поначалу он прислушивался к словам женщин, но княжичи теребили, допытывались, что там, наверху. Старший, одногодок Ясноока, то и дело хватался за деревянный меч. Младший, по отцу названный Хоривом, наоборот — хлюпал носом, разводил сырость. Маленькая княжна Мила, вся в светлых кудряшках, с родинкой в уголке губ, поначалу улыбалась, радуясь приходу Ясноока, но, заметив у брата слезы, тоже захныкала. Ясноок усадил ее к себе на колени, стал утешать — и Мила угомонилась.
Когда княгиня туго стянула узел повязки на руке Вальгерд, воительница поднялась и перепоясала кольчугу.
— Неужто ты туда? — ахнула княгиня. — А мы-то как же?
— Не знаю, — вздохнула Вальгерд, не сводя взгляда с детей. Затем вынула из ножен кинжал и протянула княгине. — Ты жена князя, Тьорд. Сама знаешь, что должно делать, когда выхода не станет.
Княгиня беззвучно зарыдала, сжимая виски тяжелыми от перстней пальцами. Вальгерд больше не глядела на нее. Шагнув к сыну, взъерошила ему волосы. В багровом свете лучины мать показалась Яснооку дивно прекрасной, словно окруженной сиянием.
— Береги княжичей, сын. Пока я не приду за тобой.
Она ушла, и Ясноок подумал: увидит ли он мать снова? Как настоящий воин, он поставил свою деревянную секиру между колен, сложил на гладкой рукояти руки и застыл в ожидании. Секиру вырезал из ясеня его отец — Эгиль Вагабанд. Поначалу мальчик, как и велел обычай, дал своему оружию шведское имя — то, которым звали женщину-тролля, обитавшую, как сказывали, в лесах далеко на севере. Но отчего-то это звучное имя не пристало к секире, и вскоре Ясноок стал называть ее на местный лад — Лешачиха. У всякого викинга оружие должно иметь свое имя…
Время тянулось томительно. Лучина догорела, и уголек с шипением упал в лохань с водой. Княгиня зажгла новую, затем еще одну, и еще… Они отчаянно напрягали слух, ловя каждый звук. От темноты и страшного напряжения Ясноок не мог додумать до конца ни одной мысли. Княжичи и Мила уснули на сундуках с казной, тесно прижавшись друг к дружке. На какой-то миг задремал и он, а, очнувшись, увидел все то же спящих детей и княгиню Тьорд, мерившую шагами подземное убежище.
Что там, на воле — день или уже месяц взошел на небо? Или все-таки над миром людей еще сияет солнышко — светлый Хорос, как зовут его славяне? В темноте все едино, лишь угольки шипением меряют время. Княгиня же никак не угомонится, снует из угла в угол, теребит украшения. Порой подходит к сундукам — в них привезли из Киева казну Хорива. Подняв тяжелую крышку, княгиня смотрит на злато, думает о чем-то своем.
Ясноок уже успел припомнить почти всю свою короткую жизнь. Самые ранние, совсем смутные воспоминания о ладье, на которой он плыл куда-то вместе с родителями. Мимо тянулись берега, все время, меняя очертания. Он лежал в меховом мешке рядом с матерью, и она что-то негромко напевала. Иногда появлялся отец, сажал его высоко на плечо. Порой они останавливались ненадолго, и воины с отцом уходили. Возвращались то веселые и шумливые, то чернее тучи. Ладья быстро отчаливала, торопливо стучало било, задавая ритм гребцам, попарно налегавшим на длинные весла.
Наконец они прибыли в богатый град Киев и остались тут. Да нет, остался только Ясноок, а отец и мать снова уплыли надолго, и мальчик знал куда — в великий Царьград, добывать славу и богатство вместе с другими руосами.
Руосами — или просто русами — их стали называть здесь, в Киеве. А прежде, как и всех, кто приходил с севера, кликали варягами. Сами же они звали себя викингами. И Ясноок тоже.
