— А коли не примет меня Судислав?
— Экая недогадливая. Сделай так, чтоб принял.
Карина какое-то время оставалась на месте. Вот и случилось то, чего она так страшилась. И если что-то и придало ей сил, так это слова Торира о том, что он пришлет весточку. На это вся и надежда. Ведь не может же он отказаться от нее после всего, что было меж ними. Ведь как ласкал ее, как ублажал… Как испугался за нее, когда защищал.
«Я только раба для него», — напомнила себе Карина. И светлый день словно померк для нее.
Но не век же оставаться тут. И Карина, поудобнее перехватив повод, поехала по склону горы к граду. По пути ей предстояло миновать открытое пространство, где шло гуляние. И вскоре веселый шум, разудалое ликование захватили ее. Пронеслись мимо сани с хохочущей молодежью. Лоточники окликали всадницу в добротном кожушке, предлагая купить угощение. От вращаемой на костре туши пахнуло ароматом мяса. Скакали скоморохи, дети играли в снежки, дымно горели огромные осмоленные чучела. Вокруг смеялись. Здесь словно и не ведали, как в глуши их племенной земли мор косит людей и лежат разоренные села, а тех, кто кровь пролил, жители Копыси приняли в свой веселый круг.
— Поберегись!
Карина еле успела попридержать лошадку, когда со склона горы мимо пронеслись сани с поднятыми оглоблями. В санях визжали девки, смеялись и орали мужики. Женщины были по большей части местные, в вышитых по традициям радимичей кожушках, в пестрых головных шалях, а вот развлекали их в основном, судя по одежде и доспехам, воины пришлые. Кого целовали в санях, кого лапали. Но тут, на развороте, сани стали крениться и опрокинулись набок. Образовалась куча мала, замелькали подолы, сапожки, валенки, а где и голые ляжки в ворохе юбок. Шум, хохот, визг. Какой-то рыжий воин в богатой кольчуге подмял под себя девку, шлепнул по оголившейся ноге.
Лошадка Карины заволновалась среди шума, и девушке пришлось приложить усилие, ведя ее через толчею. А вокруг опять плясали, гудели рожки, прямо на поводья лошади наскакивали скоморохи в пестром тряпье, звенели бубенцами, зазывали:
— Куда едешь, красна девица? Погуляй с нами, спляши по-масленичному, порадуйся окончанию Зимы надоевшей!
Чтобы ее не узнали, Карина ехала, опустив голову, до самого носа закутавшись в плат. Хотя среди бела дня, да еще в толпе наверняка нашлись те, кто узнал. Карина даже расслышала, как кто-то спросил, что тут молодая вдова Боригора делает? Но на него сразу зашикали, чтоб молчал. Однако ее успели приметить. И когда Карина подъехала к мосту у градских ворот, ее уже поджидали стражи.
Она узнала местного выборного десятника Дубило, коренастого, с сивой бородой, в длинном кольчатом доспехе. Он сразу подошел, взял лошадь под уздцы. И первое, что спросил — когда же Родим прибудет с ратью? А как услышал, что захворал Родим, только рукой махнул обреченно.
— А у нас вишь, что тут. Гм. Гости на Масленицу пожаловали, мать их так перетак.
Голос был злой. Карина пригляделась к Дубило, к воям его. Поняла—не все ладно в Копыси, несмотря на положенное по времени веселье. И видать, многим не по нутру, что поляне гуляют тут, щиплют их девок, что праздновать приходится с теми, кто сильнее.
— К Судиславу веди! — приказала Карина.
За оградой даже в холодном сыром воздухе сразу ощутился смрад отхожих, мест, хлевов, свинарников. Цвета вокруг — буро-серые, грязно-рыжие, вокруг все дерево темное, смола, слякотный снег, на сугробах темные пятна золы. Избы, как и принято, у радимичей, построены внутри частокола по кругу, между ними узкие проходы, не шире, чем для проезда телеги. Прямого пути нет, все между постройками петлять приходилось. Избы стоят одноверхие, длинные, с похожими на скирды кровлями под не успевшим стаять за первые солнечные дни снегом. Из-под стрех, сквозь волоковые оконца вьются струйки дыма — топят по-черному.
В центре Копыси, где располагалась вечевая площадь, стоял двор-терем посадника, единственное двухъярусное строение града. Его окружали дворы с постройками, с резными кровлями, петушками на скатах крыш. По центру довольно обширная гридница для пиров-сходок, от нее галереи-гульбища на резных подпорах отходят. Двор перед строениями от снега вычищен, песочком присыпан.
Сам посадник стоял перед крыльцом в окружении копыських мужей нарочитых, с ними было и несколько пришлых. Судислав — маленький, круглый, как бочонок, выпирающий живот топорщится под длинной шубой, крытой узорчатым сукном. Стоял подбоченясь, задрав пегую бороду, поглядывал снизу вверх на высоченного варяга.
Карина тоже поглядела на чужого, и даже сердце екнуло — не сам ли это Дир Киевский? Уж так надменен, так держится! Кольчуга на нем длинная под распахнутой накидкой белых шкур. На груди золоченая круглая бляха. Из-под высокого шлема на плечи спадают светлые, почти сливающиеся с меховым оплечьем волосы. Подбородок выбрит, а вдоль рта стекают длинные белые усы. Само лицо словно выдублено ветрами. А глаза — один светлый, почти белый, а другой перетянут черной повязкой.
Почуяв во дворе движение, незнакомец оглянулся. Но, увидев, что кмети просто красивую бабу привезли, не проявил интереса. Зато Судислав, похоже, сразу узнал ее. Застыл на полуслове, не сводя глаз. Конечно, он всегда к красивой меньшице князя внимание проявлял, поглядывал маслено. Но тут вдруг так стушевался, что одноглазый варяг вновь оглянулся. Осмотрел более придирчиво.
— Что, тебе привезли девицу?
По-славянски он говорил с заметным иноземным выговором.
— Нет. То есть да. То есть, нет. Это, сударь Олаф, родичка моя. Видать, на блины масленичные из голодных лесов прибыла.
А ведь почти не соврал. Карина могла считаться его родней, так как посадник Копыси был женат на старшей дочери Боригора. И сейчас, видя, как варяг Олаф смотрит на гостью, Судислав засуетился, стал звать жену, чтобы встретила родственницу, приняла, как полагается.
Жена посадника, падчерица Карины, сразу поняла, что гостью следует поскорее увести. Они вообще-то с юной мачехой ладили, хотя обычно у Карины не больно получалось с бабами дружить. И о чем говорить с ними, не знала, да и недолюбливали ее местные бабы: то ли завидовали, то ли чувствовали ее превосходство. Падчерица же хоть и старше была, и красавицей никогда не считалась, но от богов была женщиной доброй, незлобивой.
Жена посадника носила княжеское имя — Ясномира. Она раздалась и рано постарела от постоянных родов, но хозяйкой в тереме Судислава была прекрасной. Сейчас она сразу провела негаданную гостью в уютную, обвешанную рушниками горницу, кликнула сенных девок, велев баньку Карине истопить, блинами последней выпечки угостить.
— А когда отдохнешь, Каринушка, мы и поговорим маленько. — Карина почти забыла, как это хорошо — быть женщиной княжьего рода, богатой, нарочитой, когда все сбиваются с ног, желая угодить. И так приятно было после долгого пути ощутить заботу о себе. Девки-прислужницы в бане ее пропарили на семи травах, вымыли, косу ей расчесали, шепчась восхищенно — ох, до чего же роскошная грива у гостьи, черна как сажа, шелковистая, длинная. Только одна осмелилась спросить, отчего Карина не обрезала, как полагается вдове, косу после смерти мужа. Но на нее зашикали, боясь разгневать гостью хозяев.
