— Но древляне — волки лютые, — глядя исподлобья, заметил боярин. — К ним так просто и не подступишься. Подход особый иметь надобно.
Карина согласно кивала. Говорила, что приходилось ей бывать в их краях, знает их обычаи, да и говором их владеет. А древляне считаются с теми, кто их покон — обычай — чтит.
Микула сам разговором увлекся. Когда подошел было Любомир, сообщив, что Боян уже уходить собирается, Микула только махнул рукой — мол, задержи гостя. Но Карина, похоже, не хотела отца неволить, засобиралась.
— Все важное уже сказано. Тебе, Микула Селянинович, теперь перво-наперво князей да бояр насчет места для гостиного двора приговорить надо. Остальное же может погодить. А пока, по рукам, что ли, боярин?
Она протянула маленькую ладошку, взглянула так — и просяще, и приказывающе, и лукаво, и чарующе одновременно. Микула вдруг ощутил себя под властью ее редкостных чар, поняв, что девушка эта знает, как убеждать мужчин. Даже такого матерого, как он. И, усмехнувшись в бороду, хлопнул по ее руке своей широкой ладонью.
Он сам пошел проводить Бояна с дочерью. Шли к парому, когда уже смеркалось. Шли вчетвером: впереди Карина с Любомиром, позади Микула с Бояном. Охранников не взяли, только псы боярина, огромные, как волки, кружили вокруг, радуясь вечерней пробежке.
— Хорошая у тебя дочь, Боян, — сказал Микула.
— Особенная, — согласился Боян. — Я как на нее гляну — руки сами к гуслям тянутся, душа поет. Да вот только нет в ней особой бабьей легкости. То ли кручинит ее что, то ли боги, наградив красой, сердце холодное вложили. Ухажеры вокруг нее так и вьются, а она ни к кому тепла не проявляет.
Микула глядел на идущих впереди Карину с Любомиром. Его сын тоже вроде к девкам не сильно рвался, не толкался, как принято в его возрасте, у девичьих. Это Микулу даже тревожило. Ведь в лета парень вошел, оженить пора, да и внуков уже понянчить хочется. Но сейчас, видя, как разговорился сын с Кариной, неожиданно подумал: а вдруг? Карина девка не игривая, не станет парню голову глупостями девичьими морочить, а ему, похоже, с ней интересно. Вот и приставит он к ней сына помощником в гостевом-то дворе… Для себя Микула уже решил, что дело это на самотек не пустит, уж больно выгодным кажется. А Любомир в делах не по летам толков, Карина не пожалуется. Вот и сведут их дела, как других посиделки вечерние сводят.
Они спустились к песчаному берегу, где с парома возчики скликали последних переправляемых. От могучей реки веяло холодом, с расположенного недалеко рыбацкого поселения долетал аромат дымка. А за рекой огромной громадой выступали постройки Киева на холмах, искрами высвечивали огни.
Боян поднялся на плот парома, а вот Карина на миг задержалась возле боярина.
— Да поможет нам Белес в том, что надумали. И если выйдет… Я рада, что именно к тебе обратилась, Селянинович. Как-то ты уже помог мне. И не припомнишь, наверное, но некогда ты не позволил своим людям побить бродяжку, стащившую хлеб. Я была той бродяжкой. Вот с тех пор расположение к тебе и имею.
— А ведь я помню, — неожиданно удивился боярин. — Да неужто та лохматая лесовичка ты и была? И так подняться успела. Эх, далеко пойдешь, девушка…
Она смутилась.
— Не ожидала, что узнаешь…
— Да не боись, болтать не стану. Но другое не забудь: не всякий ведь поймет, когда ты, баба безмужняя, делами заправлять начнешь. Толки пойдут, пересуды. Так что выбери себе кого. Одной-то плохо, да и не по обычаю. Голова у тебя разумная, а сердце словно прячешь. А баба с замерзшим сердцем все одно рано или поздно тосковать начнет.
Хотел, было и о Любомире сказать, да только девушка вдруг так горько вздохнула, что он осекся. А она лишь поклонилась и пошла туда, где Боян о чем-то балагурил с паромщиками. Едва стала на бревна парома, как паромщики сильно налегли на шесты, уперлись в берег, оттолкнулись — и пошел паром по тихим ночным водам Днепра. При серебристом свете месяца река чуть поблескивала.
Рядом с боярином присел на корточки Любомир, дурачился с псами, трепал их за лохматые загривки, смеялся негромко. Микуле больше понравилось бы, если бы он вслед гостье глядел.
— Что скажешь о дочери Бояна, сыне?
— А?
Парень увертывался от пытавшегося лизнуть его в лицо волкодава.
— Что тут скажешь — славная девка. Простая. Говорить с ней легко. И в собаках разбирается.
— А вот и не простая она, Любомир. Ты пригляделся бы к ней. Весь обратный путь сын отмалчивался. Микула был задумчив.
Хотелось еще раз все обдумать. А как увидел ожидавшую на высоком крыльце жену, понял: спокойного вечера не предвидится. Ревнивой Люабаве так просто не объяснишь, отчего долго с красивой гостьей засиделся, а после сам провожать пошел, честь оказал.
«А вот Малуня бы все поняла. Надо будет их с Кариной познакомить. Понравится ей дочка Боянова».
ГЛАВА 5
К началу грудня
[111]
могучий Днепр твердо сковало льдом. Пришло время отправляться в полюдье. Как повелось в последние годы, отбывал туда младший князь, Дир. А старший, Аскольд, оставался в Киеве. Править.
Дир выезжал из Киева шумно. Ехали ратники — несколько сотен, не менее, — двигались обозы с ездовыми да различной прислугой, конюхами, кормильцами-кашеварами, ремесленниками, которым вменялось чинить что, если придется. Всем им предстоял длинный путь, по землям подвластных Киеву племен — пороситов, выгольцев, боутов, заехать надлежало и к дулебам, а там, двигаясь через их земли на север, проехать к дрегве, которая, ссылаясь на великое разорение от древлян, артачилась с выплатой дани. Далее путь лежал через лучан, к подвластной Киеву части племени кривичей, а оттуда, сделав остановку в Смоленске, надо было посетить и большое племя северян. Всю зиму проведет князь Дир в полюдье, вернется лишь по весне. А пока будет отправлять в Киев обозы с данью, а заодно кормиться на постое в подвластных племенах. В дела местных князей-старшин ему не дано было вмешиваться по уговору, однако, если какое-то племя заупрямится и не станет власть Киева признавать, он мог и заставить насильно. И это для Дира было куда лучше, чем сидеть в заснеженном Киеве. Поэтому уезжал он довольный и веселый.
В день отбытия полюдников на Киевские валы вышло немало народу провожать отбывающих. Были и обе жены Дира — Милонега и хазаренка Ангуш. Последняя — грустная, в трауре по недавно умершему младшему княжичу, сыну Дира. А вот Милонега, похоже, отъездом мужа не опечалилась. Мороз разрумянил ее обычно бледные щеки, она посмеивалась, переговариваясь с красивым рындой
[112]
Ториром Ресандом. Этот Торир, которого киевляне, переделав его прозвище на свой лад, называли Резуном, стал известен после летнего похода Дира, когда он смог лихо одолеть хазар, да и потом, во время нападения диких древлян, сумел вывести из горящего леса почти все свое копье. Поговаривали, что он лично спас сына боярина Микулы, на себе из сечи вынес. Вот теперь ему и дали время для передыха, назначив охранником в детинце Киевском. Да только люди судачили, что зря Дир его рындой при княгине своей оставил.
