Она резко уперлась в плечи Кудряша руками, соскочила с его колен, словно только что и не сидела обессиленная в его объятиях. Отошла, стала быстро приводить в порядок одежду. И все не могла отыскать шапку. Ее поднял и протянул ей Кудряш, сказав при этом:
— Такого у меня вовек не было. Но ты, Карина… это. Не должна Белёна ничего знать.
Карина резко вырвала у него шапку. Пылко молвила, мол, и привычно же Кудряшу так своим полюбовницам говорить, держа невесту в неведении?
Он словно и не слышал вопроса. Повторил суше:
— Белёна и догадываться не должна.
— Не тревожься. Сам не сболтнешь — и то, что случилось здесь, навек умрет.
Он вдруг усмехнулся.
— Так уж и навек?
Ей захотелось ударить его.
— Ошибку всякий совершить может. А мне Белёна дорога.
В призрачном свете месяца она видела, что он уже не улыбается.
— Мне тоже.
Они молча возвращались. Карина впереди, Кудряш чуть поодаль «И чего я добилась?» — горько думала Карина. Отдалась в отчаянии нелюбимому, нелюбящему. Боль хотела заглушить, что ж, на миг ей так и показалось, особенно как поняла, что огонь Уда можно не с одним Ториром изведать. Но, с другой стороны, опять тоскливо подступало одиночество. И еще растерянность: как теперь милой подруге Белене в глаза смотреть?
У костра их ждали, не спали. Белёна первая кинулась навстречу.
— Ох, и измаялась же, ожидаючи. Все сердечко изныло.
Она обняла Карину, потом прыгнула к Кудряшу. Тот подхватил ее, завертел, шутя и целуя.
Карина опустилась среди огней на пихтовые лапы, ватажники окружили ее, выражали заботу, волнение, протянули подогретую сыту. Ей была приятна их забота, на душе потеплело. Только бы не глядеть туда, где обнимались Кудряш с Белёной.
«А ведь никто и не подумал, что между нами с Кудряшом могло что-то быть. Да и в такой мороз…» — И невольно улыбнулась, припоминая. Но тут же смахнула улыбку, услышав, как воркуют Кудряш с Белёной:
— Лелечка моя… ненаглядная. Прости, что задержался, оставил тебя, голубка моя, волноваться заставил. Но пока проберешься сквозь кущи эти…
«Не о том думаю», — словно каменея, размышляла Карина. Злость ощутила: «Все мужики — коварством и хитростью от Змея Белеса».
И опять вспомнились речи Рыси о Торире. Кудряш что — минутная слабость. И когда Белёна устроилась вздремнуть на пихтовых ветках у нее под боком, Карина обняла подругу с сестринской заботой, даже была благодарна Кудряшу за то, что тот и подозрения не вызвал у нареченной.
В последовавшие за этим дни были вновь торги-мены, вновь подсчитывали барыши, радовались. И все же ватажники заметили, что их Карина стала более замкнутой, даже торг ее не увлекал, как раньше. Но дела окончили и, оставив на священном дубе подношения, весело тронулись в путь. С Кудряшом Карина держалась по-прежнему ровно, а для себя отметила, что он словно побаивается заигрывать с ней в своей обычной манере да порой поглядывает настороженно. Но для себя Карина уже решила, что благодарна парню за то, что полюбился с ней, приласкал, когда худо ей было. А остальное… И быть остального не может!
Морозы все держались. Небо было слепяще-синее, по вечерам алели закаты. От дыхания иней оседал на воротниках, и люди спешили, мечтая отогреться у родных очагов, отдохнуть да похвалиться богатой выручкой.
Уже подъезжая к Вышгороду, нагнали они длинный санный обоз, отправленный Диром в Киев с дарами полюдья. Среди охранявших его воинов было немало знакомых Кудряшу дружинников, и парень, переговорив с ними, сообщил, что везут в стольный град немало взятого у радимичей.
— Как у радимичей? — невольно всполошилась Карина, нагоняя идущего впереди на лыжах Кудряша, — Что ты сказал о радимичах? Неужто и их Дир примучил — заставил подчиниться Киеву?
— Ну, примучить не примучил, — беспечно ответил тот, плюхаясь на край саней. Карина, опираясь на лыжные палки, спешила следом. Кудряш старался не глядеть на нее — все еще непростыми были их отношения. Но Карине нужно было все разузнать, она настаивала, даже огрела его лыжной палкой, когда он не поспешил пояснить.
— Да не примучил, — отмахивался Кудряш, — а вот по землям их прошелся. И как! Схлестнулся с самим князем радимичей Родимом, пленил его. Когда Дир захочет — многое может. Вот теперь и отправил этого пленного князька под охраной в Киев на суд-расправу. Ха! Да на кол, скорее всего, этого Родима посадят. И людей позабавят, и себе утешение.
И он присвистнул, погоняя лошадь.
Карина поотстала, шла слепо, глядя на лыжню перед собой. Очнулась, когда на гору к Вышгороду стали подниматься, уже и резные фигуры городских ворот можно было разглядеть, несмотря на тени приближавшегося вечернего сумрака. Возы ее уже въехали, она последняя входила. А вошла — кругом костры, дружинники в меховых накидках поверх доспехов, кругом охраняемые княжеские сани. И пленные, которых просто сгоняли в кучу у одного из костров, чтобы погрелись в такой мороз. Дым от костров, пар от дыхания людей и животных голубели в вечерних сумерках. Карина невольно задержалась, снимая лыжи, отдала их кому-то из своих, а сама все ходила среди людей, волнуясь невесть отчего. Ведь где-то тут мог быть и Родим, уже почти позабытый нелюбимый муж. Вот и пыталась она высмотреть среди укутанных в шкуры озябших пленников того, кто некогда силой ее в жены взял, по-своему любил, хотя и бил нещадно.
— Карина! — звонко окликала Белёна подругу. — Поторапливайся, аль погреться и отдохнуть не желаешь?
Но тут Карина увидела Родима. Оттого и увидела, что один из пленных на звук ее имени встрепенулся, оглядываться стал. Родим. Меховая полость сползла с его взлохмаченной головы Волосы-то совсем седыми стали, бородой едва не до самых глаз зарос. А глаза так и высматривали, ища по толпе. Но, видать, не узнал, Родим былой суложи в этом усталом пареньке в волчьем треухе: тот отвернулся быстро, поспешил прочь.
Проходы между избами в Вышгороде были присыпаны золой — чтоб не скользить, да и чтобы не носить золу далеко. Грязно в граде и темно уже, только оранжевый отблеск огней отсвечивал от рубленых стен. И уже двигаясь в сторону высокой кровли терема Малуни, Карина все же оглянулась еще раз, Родим — и князем-то уже не гляделся, — сжавшись, кутаясь в овчинные шкуры, семеня закованными ногами, шел, подталкиваемый гомонившими вышгородскими стражниками.
Карина гнала мысли о нем. Дескать, что было — прошло. У нее теперь иная жизнь, иные заботы. Еле добрела устало до окованных медными полосами ворот, где уже поджидала ее челядь Малуни, Сама боярыня стояла на высоком крыльце, в руке трещал смоляной факел. Во дворе распрягали коней, усталых, заиндевевших. Челядь, не страшась мороза, без шапок, в кое-как накинутых зипунах тащила к клетям и амбарам упакованные тюки. Малуня громко отдавала приказы. От ее довольного домашнего вида — светлый горностаевый полушубок лишь на плечи накинут, лицо с тепла еще не успело пойти румянцем — Карина наконец-то ощутила, что они прибыли. И сразу нахлынула тяжесть-усталость. Да и не на нее одну. Ватажники поднимались в дом, пошатываясь, цепляясь за поручни всходов. Белёна, сойдя с саней, так и рухнула, Кудряш подхватил на руки, понес наверх.
