— Умом думай — не яростью, — только и ответил Аскольд.
Дир голову опустил, сдерживая дыхание. А сам на Торира поглядывал. У того лицо спокойное, только в светлых глазах лихость веселая таилась.
Перед самым отъездом Раж-Тархан устроил прощальный ужин в тереме сестры Ангуш. Аскольда тогда дела задержали, а вот Дир с Олафом, Ториром да несколькими боярами, из тех, кто повеселее, собрались в отдельном теремном срубе на острове. Хазары еще позвали кое-кого из киевских евреев. Хазары с евреями были одной веры, об одних обрядах говорили, пока Дир не перебил их, велев жене нести угощение. Ангуш вовсю стремилась угодить мужу и брату, нарядная сидела во главе стола, бренчала золотыми кольцами подвесок Она опять была на сносях, смугленькое личико осунулось, но за тем, что подавали, следила внимательно. По мановению ее руки вносили то большой котел со щами с курятиной, то горшки с мясом, тушенным с репой и травами, то белую и красную рыбу с подсоленной икрой, то залитых сметаной перепелок, А еще несли бочонки с хмельным медом, с винами заморскими, в замысловатых кувшинах — брагу и наливки, на ягодах настоянные. Знала Ангуш-княгиня, как угодить, какие яства подать, но и учитывала, что мужчины хмельное любят. Они и налегали вовсю, опьянели вскоре, и хотя в стенах сруба было тесновато, да и собравшихся не так и много, однако расшумелись они, как добрая сотня.
Торир веселился со всеми и старательно показывал, сколько пьет, но больше здравицами и чоканьем иных подбивал опорожнять кубки. Сам же был напряжен, прятал за широким поясом мешочек с сонным зельем из трав, которым его волхвы снабдили.
«Иного случая больше не представится», — думал лихорадочно, а сам пьяно подмигивал Ангуш, лукаво грозил ей пальцем да заводил речи о том, что-де это о ней и Кудряше разудалом люди рассказывают?
Ангуш нервничала, оглядывалась на захмелевшего мужа, косилась на Торира злой кошкой. А тому только одного было надо — чтобы ушла княгиня, В конце концов, когда даже брат стал допытываться у нее, о чем это варяг речи ведет, она встала; ушла столь стремительно, что даже задела отлетевшей тонкой косой развалившегося в кресле мужа. Не заметила даже. А Дир только отмахнулся, как от мухи надоедливой.
— Навязал ты мне сестрицу свою, Тархан. Она-то, конечно, плодовита, да только дети ее все мрут, словно порчу кто навел. Не твои ли иудеи постарались? Вон как зыркают глазами черными.
— Чем тебе плоха Ангуш? — взвился хазарин. — Я обижать ее не позволю.
— Не позволишь? Да кто тебя спрашивать будет! Хоть зарежу ее — тебе-то что? Моя она.
И в который раз за этот хмельной вечер они начали ругаться. Раж-Тархан вопил об оказанной Диру чести — дескать, дали ему женщину знатного рода, а Дир зло огрызался: мол, такого ли уж знатного, если и сам посол не столь важная птица в каганате, и род его не от иудейского племени идет, а от побочной ветви.
— Мне объясняли, что только от женщин иудейского племени ваша знать. А сам ты и Ангуш твоя — тьфу! Хазары вы черные.
Большего оскорбления Раж-Тархану и нанести было нельзя. Он вскочил, кинулся на Дира, но, получив оплеуху, отлетел. Тут уже все повскакивали, загомонили. Перепуганные евреи кинулись между ними, стали примирять, кто-то кричал, что позовут Аскольда. Имя старшего князя, как ни странно, успокоило. Вновь уселись за столы, сердито сопя. Потом Раж-Тархан, повернувшись к евреям, начал что-то говорить по-своему. Сердито, властно. Те трясли пейсами, отвечали. Один пожилой раввин даже слезу пустил, но держался достойно, если бы только его речь не прерывалась самой вульгарной икотой. Пьяны уже все были. АТорир все подливал хмельного.
— Ну, пошумели, а теперь мировую выпьем. Еще по чаше зелена вина да медку стоялого. И что тебе, княже, до евреев обрезанных? Кто они — а кто ты! Ты князь, они все от тебя зависят. Да и послы пусть свое место знают.
Дир важно подбоченивался от этих слов, грубо пихал послов хазарских, те огрызались, грозили бедой, ругань началась. Торир опять наполнил чаши, а сам все поджидал момент, чтобы добавить в питье зелья. Пока, правда, не складывалось. Видел, как внимательно следит за всем своим единственным глазом Олаф. И хмель ярла не брал. Сидел хмурый, только порой отталкивал пьяно заваливавшегося на него боярина Борича. Наконец Олаф поднялся.
— Хватит уже, нагулялись, Дир. Ты ведь ловы гостям напоследок обещал, надо все подготовить.
— Вот ты и подготовь, — отмахнулся князь.
Олаф какое-то время стоял нерешительно. Потом повернулся к Ториру.
— Пойдешь ли со мной? Поможешь.
Торир рывком откинул с лица волосы, поглядел мутным взглядом.
— Пойду. Как же ты без меня? Не управишься сам.
Он встал, навалился на столешницу, вновь упал на лавку. Дир и Раж-Тархан, глядя на него, зашлись смехом.
— А говорили, что варяги кого хочешь перепьют, — тыча в Торира пальцем, смеялся хазарский посол.
— Не варяги, а мы — славяне, — рычал, стуча по столу кулаком, Борич.
Вновь стали спорить, что-то кричали и доказывали друг другу.
Олаф постоял, постоял и вышел. Глянул при этом на Торира недобро. Торир постарался не придавать значения: Олаф никогда не выказывал ему расположения.
В семирожковом шандале оплывали свечи, отражаясь бликами на развешанных по бревенчатой стене мисках. Блестели потные лица, пьяные глаза. За уставленной остатками яств столешницей Торир видел напротив себя длинное красное лицо Дира, его белые зубы, прилипшие ко лбу рыжие пряди чуба Отблескивала алая серьга в ухе, когда он трясся от смеха Раж-Тархан от возлияний, наоборот, побледнел, тонкие усы вдоль рта развились, свисали жалко. Торир поднялся, оттолкнул стольника, который принес новый кувшин с вином.
«Сейчас или никогда».
Он шатался с кувшином, то ставил его на стол, то вновь поднимал. И улучил-таки момент, подсыпал волховского порошка. Даже взболтнуть получилось — Пьем за хазарских гостей. За Дира пресветлого пьем! — Торир разлил по чашам вино, протянул каждому.
— Пейте. За князя нашего, за мир с Хазарией. — Кто откажется за это опорожнить кубок?
Подзадоривал всех, а сам лишь к губам ковш-утицу поднес. Смотрел — все ли выпили. Когда раввин отставил свой напиток, настоял, чтобы и тот выпил.
— Это завтра вы о воздержании говорить начнете. А не тогда, когда князь вас к столу позвал.
Потом он сел у стены, голову свесил, словно задремал.
— Эх, не так уж и крепки в этом деле варяги, — смеялся Борич.
Торир был предельно собран. Подействует ли зелье? Волдут говорил, что оно верное, не подведет. И не подвело. Вскоре то один, то другой из пирующих начали затихать, привалясь кто где. Дольше всех держался Борич. Все уже затихли, а он все пел что-то, даже подняться пытался. Но и он, наконец, угомонился. Дир же уже вовсю храпел, откинувшись на покрытую овчинами спинку кресла.
Но и тогда Торир не спешил, все выжидал, прислушивался. Храп уснувших мешал ему определить, насколько тихо в самом тереме, не придет ли кто. И, наконец, он решился. Поднялся легко, перескочил через стол к Диру. Несколько раз тряхнул того, так что у князя голова замоталась, упала тяжело на столешницу. Торир выхватил из-за его пояса нож с вырезанной в форме лошадиной головы рукоятью, с позолоченными бороздками на клинке для стока крови. И замер на какой-то миг, не сводя глаз с бритого затылка Дира, с его длинной открытой шеи. Вот сейчас бы полоснуть по ней — и дышать легче станет. Но сдержался. Дир — это позже. Главное, задание Вещего выполнить — рассорить Киев с хазарами. Убить не Дира, а его доброе имя.
