— Но Олег не знает, что ждет от меня Рогдай, если займет стол.
Волдут помолчал, возясь с сетью. И делал это, надо сказать, несколько неумело. Потом он пояснил варягу, что следует поддержать Рогдая, пока не придет Дир. Вот тогда перунники оставят их один на один, чтобы те обескровили друг друга, пока со свежими силами не появится Олег. Да, у них все было продумано. Кроме того, что, осядь Рогдай в Киеве, — он уже не отпустит от себя желанного Ясноока.
Торира даже передернуло при воспоминании о предложении Рогдая.
— Что, небось, зябко в шелковом-то плаще, — заметил волхв. — Осень уже подступила, вечера холодные.
Он, наконец, смог сложить сеть, поднял корзину с рыбой. И, глядя на варяга глубокими карими глазами, сказал:
— Иди в терем князя. Княгиня Твердохлеба уже оповещена и выхлопочет тебе место охранника в детинце. А то, о чем ты спросил… Учти, Олег благодарен тебе за службу, за то, что сделал для него. И его слово таково: пусть Торир сам решит, как быть.
Такова была милость Олега. Он давал Ториру власть и право выбора. Значит, или очень доверяет и знает, что мститель не отступит, или… Сложно угадать мысли Вещего.
В гриднице князя было пышно и людно. Однако не шумно. Бояре говорили степенно, спрашивали, внимали ответам. Из всего, о чем говорилось, Торир отметил главное: оказывается, Олег этим летом вышел мимо Ростова к царству булгар
[131]
и наладил торговый путь по рекам Дону и Волге до самого Каспийского моря. Теперь становилось понятным, отчего Вещий не спешил в Киев. Он налаживал новый путь и следил за сухопутной торговлей полян с Булгарским царством. Однако купцы рассказывали, что Олег не чинит мирным торговцам Полянским преград в торговле. Правда, мыто требует немалое, но охраняет караванщиков исправно. Ни один купец в этом году не понес убытка.
Аскольд хмуро слушал эти разговоры. Он вообще был сдержан, особенно после того, как бояре потребовали от него отчета за договор с хазарами.
— Мы раскошеливались на войска, мы целое лето содержали на своих хлебах ополченцев, ожидая набега, а оказывается, все зазря, и хазары вместо нас воевали с уличами.
— Ничего не зазря, — ответил князь. — Или то, что не было набегов и собрали невиданный урожай, вам не в радость и не покроет ваших убытков?
Аскольд умел осадить людей, не оскорбляя их. Но на Торира поглядывал хмуро, хотя уже и объявил, что назначает его стражем на заборолах детинца. По сути, награда воину, отличившемуся в степных походах. Но будь воля самого князя, он бы на такое не пошел. Жена уговорила. Она тоже находилась в гриднице, — в высоком венце, сверкающем яхонтами, на крепком стане — лор
[132]
, как у знатной патрицианки из Византии. Торир подумал, что они уже давно не общались, следует и поговорить. Да только ему как-то не до того было. Он все еще был под впечатлением оказанного ему Олегом доверия. Ответственность решить все на свое усмотрение неожиданно угнетала. И он сидел хмурый и озабоченный, пока к нему не подсел вдруг одноглазый Олаф.
Ярл даже поднес приветную чашу, заговорил вроде миролюбиво, справлялся о степном дозоре, между делом поинтересовался, каким путем возвращался в Киев варяг, ладно ли на дорогах. Торир отвечал осторожно, но как бы со скукой. Понял, что сказал что-то не то, когда уже донесенный ярлом до рта ковш задрожал, и он осторожно отставил его в сторону.
— Что? — склонился Торир. — Аль пиво здесь хуже, чем на старой родине?
Одноглазый несколько раз глубоко вздохнул.
— Говорили мне, что ты, такой прославленный клен сечи
[133]
, пошел подносить требу Даждьбогу.
— Ну не капища же Перуна было искать по лесам? — небрежно отмахнулся Торир. — А то, что Даждьбога почтил… Когда из пустой степи возвращаешься и видишь, какой год послал податель плодородия, — душа радуется. Вот и захотел честь божеству оказать, отметить, что не зря край охраняли.
Олаф так хмыкнул, что зазвенела золотая гривна на груди.
— Ты из степи таким нежным вернулся, Торир Ресанд. Хоть к ранам прикладывай.
— Ну, у тебя-то ран нет. Заслужил-таки безопасное место воеводы у княжьего престола, пока мы лихую долю в Диком Поле пытали.
Олаф резко повернулся. Его голубой глаз яростно полыхнул.
— Та-а-ак… — процедил сквозь зубы зло. — Порычи еще на меня, бродяга византийский. А пока… Я нынче воевода в Киеве, и ты под моей рукой ходить будешь. И определю я тебя пока на Лядские дальние ворота.
Лядские ворота в Киеве считались самыми захудалыми. Ни богатой пошлины, ни веселого оживления, ни особого движения. К тому же за ними начиналось Околоградье, а там и Поле Вне Града, где располагались захоронения и курганы, и люди баяли, что порой упыри да блазни подбирались к самым надвратным столбам. Дурная слава была у этого места, да и служить сюда отправляли самых никудышных воинов, словно в ссылку. И только в те дни, когда князь выезжал на охоту в Крещатную долину, тут ожидалось некое оживление, сходились лоточники и торговцы.
Когда Волдут узнал, где будет нести дозор Торир, он опечалился.
— Что толку открывать Рогдаю Лядские ворота, когда до теремных дворов ему все одно оттуда далеко.
Торир понимал это, как и то, что, впусти он уличей, разграблению подвергнется вся Гора, а князь в детинце останется неуязвим. Но дело уже было сделано. Оставалось надеяться, что Твердохлеба сможет вновь замолвить за него слово перед мужем, заступиться за бывшего рынду княгини Милонеги. Но сейчас и о Милонеге нельзя было упоминать. Аскольд неожиданно стал интересоваться долгим отсутствием молодой княгини, даже отправил людей на ее поиски. Одни боги знают, что он думал, но князь стал вдруг подозрителен, и даже спокойствие жены вызывало у него неудовольствие и недоверие.
Вскоре пришло известие о большой хазарской орде, появившейся в двух днях пути от Киева. Правда, пока доглядники несли весть, что хазары просто стоят станом, торгуют, не проявляя агрессивности. И люди хотели верить, что этим и обойдется.
Торир пока занимался наведением порядка на доверенном ему участке стены с Лядскими воротами. Велел подровнять частоколы, заменил покосившиеся бревна. Встряхнул и сонную заставу: начал упражнять воев, заставлял их метать сулицы, ратиться с мечами. Со стороны казалось, что Торир душу отдает — чтобы все было как надо. К тому же Мстиша, напросившийся служить с Резуном, то и дело развлекал стражей байками о том, как они воевали Гуляй Полем, как отбивались от степняков, сколько добра набрали. Мстиша ходил среди не знавших степной опасности воев гоголем. За трапезами гордо доставал из-за пояса серебряную ложку, как у боярина. Но иногда поглядывал на Торира странно. Не мог понять, отчего тот опять мрачен и упорно отказывается послать гонца за своим копьем в Канев, довольствуясь двумя десятками плохо обученных дружинников из Околоградья.
