— А я «Трех мушкетеров» из-за вас три раза смотрела, сначала с восьмыми классами, потом с седьмыми, потом опять с восьмыми… Вот то место, когда вы фехтуете на лестнице один против шести! Это так здорово! Я просто не дышала! Я не верю, что вы кому-то завидуете.
— И тем не менее, завидую! – сказал он и вдруг удивился, что именно здесь, перед этой незнакомой девочкой, наконец признался самому себе.
— Кому, например? – удивилась она.
— Например, Сеньке Либерману… Он играет Сирано… а это моя мечта — сыграть Сирано.
— Я думала, все актеры мечтают сыграть Гамлета… А этот… Си-ра-но, какое смешное имя — он кто?
Миша вспомнил, что гардеробщица Слава называла спектакль «Сейран де Бержерак», у нее соседа-армянина так звали, Сейран. Еще она говорила: «У меня радикулёт на нервной почке».
— Слушай, – сказал Миша, – иди ты, ради бога, домой, а? У меня из-за тебя могут быть дикие неприятности!
— Ну пожалуйста!!! – взмолилась она. – Еще полчасика, неужели вы боитесь, вы же смелый, вы — Д’Артаньян…
— Нет, я — Сирано, – сказал Миша. Он поднял с полу посох Деда Мороза, достал из кармана накладной нос, закрепил резинку на затылке. Девочка смотрела на него, не шевелясь.
— А… кто он такой?
— «Но кто же он такой? – подхватил артист ТЮЗа Михаил Мартынов, запрыгивая, как на сцену, на гору черных кожаных матов. —
Сложнейший из вопросов…
Пожалуй, астроном…
Он музыкант!
Поэт!
Он храбрый человек.
Он физик!
Он философ!
И сумасшедший! Но его отвага
Неподражаема! И он со всеми прост.
И плащ его похож на петушиный хвост,
Когда его слегка приподнимает шпага…
А нос какой! Он так отрос,
Что нужен шарабан — его не вложишь в тачку…
Бедняга по утрам прогуливает нос,
Как барыня свою собачку!»
Миша спрыгнул с горы матов и неожиданно для себя самого вдруг пустился рассказывать содержание пьесы Эдмона Ростана. Девочка сидела на мате, подняв колени к подбородку, смотрела своими янтаринами, тянула к нему острое лицо. Поглощала, пожирала… да, это был экземпляр…
А его уже закрутило. Не отдавая себе отчета, по ходу пересказа сюжета Миша вскакивал, садился, прохаживался перед нею, жонглировал посохом… Вдруг пускался играть какой-нибудь отрывок. И вообще, как всегда случалось с ним, когда речь заходила об этой роли, он все меньше обращал внимание на девочку и перед собой видел не ее, а зал…
Текст роли, как и текст всей пьесы, он давно уже знал наизусть…
— Вы что так смотрите? Вам нравится мой нос?
— Я… Что вы?..
— Может быть, мы оба Смутили вас?
— Ошиблись, сударь, вы…
— Быть может, носик мой качается, как хобот?
— Нет, вовсе нет…
— Или как клюв совы?
— Да что вы…
— Может быть, на нем нашли вы пятна? Или, быть может, он торчит, как мощный пик?
— Я вовсе не смотрел…
— Вам, значит, неприятно осматривать мой нос?
Быть может, он велик?
Она тянула шею вослед его прыжкам, хохотала, перекатывалась со спины на живот, вскакивала, замирала, вскрикивала, хваталась ладонями за щеки, и — застывала, когда за спиной красавца и баловня фортуны Кристиана Сирано с болью рассказывал Роксане о своей любви…
— Что я скажу? Когда я с вами вместе,
Я отыщу десятки слов,
В которых смысл на третьем месте,
На первом — вы и на втором — любовь.
Что я скажу? Зачем вам разбираться?
Скажу, что эта ночь, и звезды, и луна,
Что это для меня всего лишь декорация,
В которой вы играете одна!
Что я скажу? Не все ли вам равно?
Слова, что говорят в подобные мгновенья,
Почти не слушают, не понимают, но
Их ощущают, как прикосновенья…
Сейчас, по ходу сцены держа ворох пламенных кудрей где-то на обочине взгляда, он вдруг подумал, что Роксана вовсе не должна быть томной шатенкой, как ему представлялось раньше. Да, вот какой она должна быть — рыжей, худой, светящейся в ночи, как факел…
— Я чувствую, мгновенья торопя,
Как ты дрожишь, как дрожь проходит мимо
По ветке старого жасмина…
— Ну, подавай текст Роксаны, – бросил он вдруг на ходу: — «Я плачу… Я дрожу…»
— Как это?! – прошептала она, округляя глаза. – Когда? Что… как — сейчас?..
— Подавай текст! – крикнул он раздраженно: — «Я плачу… Я дрожу…»
— Я… п-плачу… Я дрожу…
— «И я люблю тебя».
— Кто? – ты… он — меня?!
— Вот дура! Да не я и не он! Это реплика Роксаны, я-то свои сам подаю. Давай снова, ну! «Я плачу, я дрожу, и я люблю тебя…» Поняла?
— Поняла! – вдруг проговорила она твердо, вскочила с мата и всем телом подалась вперед, обняв себя за плечи, словно удерживая: — Я… плачу… Я дрожу… – проговорила она с отчаянием в голосе, и вправду дрожа всем телом. – И… и я люблю тебя!
— Молодец! – резко бросил он, нырнул под брусья, перевернулся, повис вниз головой… и еще минуты две продолжал читать текст таким вот манером.
…Все четвертое действие — «Осаду Арраса» — артист ТЮЗа Михаил Мартынов прочел, раскачиваясь на канате, чуть ли не под потолком. Он срывал с головы бронзовый скальп Фриды Савельевны за два рубля тридцать пять копеек, размахивал им, как белым шарфом графа де Гиша, оплакивал гибель Кристиана, заставлял Таню подавать реплики снизу. Задрав голову, не отрываясь ни на миг, она следила за малейшим его движением, чтобы не прозевать того сладостного момента, когда должна будет вступить:
— Но как я вас нашла? Передо мною
Лежала Франция, истощена войною.
Меня вели к вам нищие поля.
И если это воля короля —
Все эти стоны, жалобы и боль
Земли, разорванной на части, —
То мой король Любви — единственный король,
