…А обедали уже за городом, в винарне. Это был приземистый деревенский кабачок: прокопченные балки низкого потолка, винные бочки вдоль беленых стен… Два музыканта — очевидно, поляки: они подозрительно хорошо говорили по-русски — бродили от стола к столу, наигрывая на гармошке и скрипке мелодии тех стран, к которым безошибочно относили клиентов. Для нас, например, заговорщицки подмигивая и склоняя к нашим плечам скрипичный гриф, сыграли «Подмосковные вечера», а для шумной компании итальянцев за соседними сдвинутыми столами — «Вернись в Сорренто»… Мы молча выслушали преподнесенный нам пряник и так же молча дали на чай пять евро; итальянцы же вдохновенно подпевали, дирижировали, не отпускали музыкантов, один отобрал у гармониста инструмент и под хохот приятелей пытался что-то из него извлечь…
В обратный путь тронулись в том же моросящем дожде, путаясь в длинных языках батистового тумана, ползущего с гор и бинтующего пики отборных, как строй гренадеров, неподвижных елей. Мокрые петли опасной дороги крутили автомобиль, как щепку. Клубни тумана восходили из черных щетинистых ущелий, на вершинах проплывали развалины башен, и время от времени слева разворачивалась долина с очередным белым городком, утонувшим в пенном туманном облаке по самые черепичные и сланцевые крыши.
По дороге мои друзья долго спорили, куда напоследок меня завезти — в некий замок, где, по слухам, владелец, старый граф, одинокий бездетный аристократ, допускал туристов в свои владения за небольшую мзду, – или в городок Михельштадт, где, как мне объяснили, издревле жили еврейские ремесленники… Я не вмешивалась в их спор, мне было все равно, куда ехать, не от равнодушия — от тихого блаженства, в которое я была погружена с утра, как низинные городки погружены были в туман по самые крыши.
Наконец, решили в пользу ремесленников — оно и ехать ближе, пока еще свет не вовсе ушел…
И минут через десять мы уже парковали машину неподалеку от стеклянного куба «Макдоналдса», одиноко стоявшего на обочине дорожной развязки.
Поодаль, в двух сотнях шагов, тянулась каменная стена средневековой кладки.
Нырнув в низкую и глубокую, как бочка, арку ворот, мы вынырнули на площади одного из тех туристических городков, будто срисованных с картинок из книги «Сказок братьев Гримм», каких рассыпано по Германии немало.
Все тут было, как полагается: крошечная площадь с фонтаном, здание ратуши, старинные фахверковые, перечеркнутые черными балками, дома — словно опившиеся пивом и потому слегка завалившиеся на спину. Фасады иных были покрыты граффити. На первых этажах размещались сувенирные лавки, бары, кондитерские — все тесное, кукольное, будто строители заранее тщились втиснуть все здания в кольцо городской стены.
Март, сумерки, отсутствие туристов… А горожане в это время уже укладываются спать — немцы рано начинают рабочий день.
Мы брели по городку, совершенно пустынному, если не считать двух-трех завсегдатаев баров, одиноко сидящих над кружкой пива в освещенном окне.
Мой друг, который непременно хотел отыскать и показать мне местную синагогу (все мои друзья в Германии почему-то одержимы желанием демонстрировать мне какую-нибудь синагогу или, что чаще, – место, где она когда-то стояла) шел, озираясь в поисках какого-нибудь прохожего.
Наконец, из темной боковой улочки показалась женщина, и мой друг ступил с тротуара ей навстречу, обратился по-немецки. Та охотно ответила, стала объяснять и показывать, но запуталась, махнула рукой и — так я поняла — взялась отвести нас.
— А вы не русские, часом? – вдруг спросила она с надеждой.
Мы радостно отозвались.
— Ох, ну какая же удача у меня сегодня! – воскликнула она. – Вот я с утра чувствовала, – что-то хорошее случится… А я, знаете, так тоскую по русскому языку, иногда подкарауливаю группы туристов, тихонько так пристроюсь сбоку и брожу с ними по городу, заодно и гида слушаю… Я поэтому все памятники здесь знаю, и все факты истории…
Она вела нас скудно освещенными, уже погруженными в глубокие сумерки улочками, по пути оживленно выясняя — откуда мы, и сколько лет в Германии, и как мы тут вообще?
— Ну что Израиль против нас? – спросила она меня. Я сделала вид, что не поняла вопроса. – В смысле — где лучше? – простодушно уточнила она. И я, которая никогда не позволяет втянуть себя в подобные разговоры, вдруг ответила:
— Конечно, в Израиле. И она улыбнулась и не стала возражать. Сказала только:
— Здесь очень чисто.
Выяснилось, что она из Магнитогорска, давно, лет уже тринадцать. Двадцать восемь лет замужем за немцем, трое детей. Ну, и в начале девяностых муж стал задумываться… Жизнь как-то так повернулась, знаете… Боже — что с нами делает жизнь…
Я была когда-то знакома с режиссером магнитогорского театра и сказала ей об этом. Она ужасно обрадовалась — она вообще как-то мгновенно и ярко отзывалась на любое слово такой искренней приязнью… Ну как же — у нее свояченица работала там, в театре, бухгалтером, доставала контрамарки! – и минут пять, пока шли, мы обсуждали постановки и актеров…
Завернули на какую-то узкую улицу, и в глубине ее сразу увидели маленькую изящную синагогу нездешней архитектуры — с высокими окнами, двумя тонкими колоннами по краям входной двери, классическим портиком… В окнах было темно.
В свете фонаря отблескивал пятачок булыжной мостовой. Непередаваемое одиночество и чужеродность этого здания среди кряжистых фахверковых домов витали над улочкой.
Оно выглядело отщепенцем в компании добропорядочных бюргеров.
Наша провожатая сказала, что это — одна из немногих в Германии синагог, которая не была ни сожжена, ни разрушена. Более того, ее прихожане — 40 ремесленников-евреев, не были депортированы в лагеря и не были уничтожены! В ее голосе звучала гордость новой гражданки за прошлое славного города.
— Представляете? – повторила она. – Не были уничтожены!
— Почему? – спросила я. Она замялась — не ожидала, видимо, этого вопроса…
Задумалась… Наконец, ответила:
— Не знаю… Вот этого факта не знаю… Мы постояли еще перед закрытой синагогой, потом побрели кружным путем к городской стене.
— И мэр у нас — замечательный человек! – говорила женщина. – Всегда приходит в синагогу на еврейские праздники, выступает: мне без разницы, говорит, какой нации граждане. Главное — чтоб порядок в городе был… Очень хороший человек… Я, знаете, уважаю людей, которые не националисты… Сейчас модно хаять и высмеивать это советское понятие — «дружба народов»… А я вот в середине семидесятых жила в Ташкенте…
Тут я перебила ее, призналась, что родилась в Ташкенте, выросла и жила там много лет.
Она даже вскрикнула от радости. Мы наперебой принялись вспоминать любимые места, выискивать знакомых. Хватая меня за руки, она повторяла в волнении:
