Даниель. Нет.
Профессор. Видели, чтобы я читал Обернаха? Эсперандио? Кляйнбеттингена?
Даниель. Нет.
Профессор. И что же из этого, по-вашему, следует, друг мой Даниель?
Даниель. Ничего удивительного: вы так давно читаете лекции о них, что знаете их творчество наизусть. О Фатерниссе вы написали диссертацию – с чего бы вам его перечитывать?
Профессор. Напрасно вы так снисходительны, голубчик, на повышение все равно не стоит рассчитывать. В мирное время я уже сделал бы вас доцентом. Но пока не кончится война – а вы сами знаете, что кончится она нескоро, – быть вам моим ассистентом. Штатное расписание заморожено – это вклад университета в войну.
Даниель. Все это я знаю, профессор. Но это не лесть: я счел бы полным идиотизмом, читай вы дома авторов, которых расхваливали нам на лекциях.
Профессор. А читать авторов, которых я перед студентами высмеивал, – это, по-вашему, умно?
Даниель. Я думаю, у вас есть на то свои причины.
Профессор. Да нет же, Даниель! Неужели даже война не научит вас нетерпимости? Хоть какой-то был бы от нее толк.
Даниель. От нее не будет никакого толка, профессор: даже если она чему-то нас научит, все равно ведь убьет.
Профессор. Вы вдобавок начисто лишены чувства юмора.
Даниель. А вы считаете, есть над чем смеяться?
Профессор. Да, еще как есть. Вам посчастливилось увидеть то, в чем ни один преподаватель литературы в жизни не сознается: что он читает – что он действительно читает – на досуге.
Даниель. На досуге… война – это досуг?
Профессор. Для меня это вынужденный досуг. Раньше у меня было четырнадцать часов лекций в неделю. Теперь я читаю лекции, когда университет не бомбят. Сегодня у нас пятница – на этой неделе я проповедовал моим студентам в общей сложности ровно сорок минут. Так что у меня теперь куда больше досуга на неподобающее чтение.
Даниель. А я бываю в университете почти так же часто, как раньше.
Профессор. Вы молоды, вот и геройствуете. Оставьте моим сединам право на трусость.
Даниель. Дело не в геройстве. Я вас уверяю, в университете не так холодно. (Кладет ладони на печку.) Профессор, печка опять погасла.
Профессор. Топить больше нечем. Смотрите: на растопку пошли все столы и даже секретер с инкрустациями. Жечь стулья неразумно: сидя на полу, мы еще сильнее замерзнем. Знаете, почему в университете теплее? Потому что его непрерывно бомбят. После каждой бомбежки появляются обломки полов, которые можно жечь. Если бы самолеты варваров почаще наведывались в мой квартал, я мог бы предложить вам лучше отопленное жилище.
Даниель. Это называется юмор в холодном виде.
Профессор. Браво, Даниель, браво! Как видите, война порой оттачивает остроумие.
Даниель. Если бы я хоть сознавал, что мы на войне! На войне сражаются, а мы что? Сидим в осаде.
Профессор. Не могу с вами согласиться. Вы сражаетесь. Для нас, преподавателей, продолжать читать лекции значит сражаться. А для наших студентов продолжать, невзирая на бомбежки, интересоваться местом наречия у поэтов-романтиков тоже значит сражаться.
Даниель. Еще вопрос, это ли их интересует. Боюсь, они ходят на лекции только потому, что университет еще отапливают.
Профессор. Отапливают, но бомбят – они там рискуют жизнью. Не преуменьшайте их заслуг.
Даниель. Положа руку на сердце, профессор, я не уверен, что им дорога жизнь. Это я говорю по собственному опыту: утром, поднимаясь в четыре часа, чтобы идти в университет, я не думаю ни о моей диссертации, ни о предстоящем опасном пути по улицам, ни о бомбах, ни о том, что это, возможно, мое последнее утро. Я думаю: «Скорей бы в факультетскую библиотеку к теплым трубам!»
Профессор. К трубам?
Даниель (исступленно). Вы не замечали? Трубы, что у стен, горячие, прямо кипяток. (Встает, раскидывает руки.) Я прижимаюсь спиной и руками к этому переплетению труб и стою, пока от моего пальто не запахнет паленым.
Профессор. О, дивный сон! Спасибо, буду иметь в виду.
Даниель. Так вот, вставая утром, я думаю только об одном: о горячих трубах. Не о жизни, не о смерти, не о войне, не о варварах, не о моей диссертации – поймите меня правильно, – ни даже о голоде.
Профессор. Не о Марине?
Даниель. Не о Марине, профессор. Я думаю только о трубах, о том, что скоро почувствую сквозь пальто их тепло.
Профессор. Теперь я понимаю, почему вы столько времени проводите в факультетской библиотеке.
Даниель. Вы всерьез полагали, что меня так увлекает диссертация?
Профессор. Вас поди пойми… С виду такой идеалист.
Даниель. Я и есть идеалист! Именно поэтому осадное положение мне невыносимо. Оно превратило нас в животных.
Профессор. Если эта война помогла вам понять, что мы по сути своей животные, это уже кое-что.
Даниель (садясь). Ваше благодушие меня раздражает. (Повышает тон.) И потом, почему вы не наденете пальто? Вам жарко?
Профессор. Я дома. А дома я никогда не надеваю пальто.
Даниель. Ну знаете, глупее довода я в жизни не слыхал. (Встает и оглядывается вокруг.) Где оно, ваше пальто?
Профессор. Вас ни о чем не просили, Даниель.
Даниель. Это просто смешно. Вы же посинели от холода! (Обходит комнату.) Да где же это пальто? (Находит его у входной двери.) А! Вот оно… Пожалуйста, доставьте мне удовольствие…
Профессор (вскакивает и бежит на другой конец комнаты с криком.) Не надену!
Даниель. Да какая муха вас укусила?
Профессор. Вы не сдаетесь врагу на свой манер: продолжаете читать лекции, как до войны. А я на свой манер: не надеваю пальто, когда я дома! В тот день, когда я его надену, моя война будет проиграна!
Даниель. Умный человек, а несете такой вздор! (Идет к нему с пальто в руках. Профессор отскакивает. Они бегают по всей комнате, как разыгравшиеся дети. Даниель держит пальто перед собой, как плащ тореадора.)
Профессор (кричит, убегая). Я не умный! Я читаю авторов, которых сам же расхваливаю, без всякого удовольствия! Я люблю читать Блатека, потому что это глупое чтиво! Я двадцать пять лет лгу студентам!
Даниель (кричит, догоняя его). Да чем это вам мешает надеть пальто?
Профессор (кричит, убегая). А если мне хочется быть глупым? Имею право!
