После моей неминуемой смерти меня заклеймят прозвищами, которых я не заслужил, но пусть я останусь непонятым теми, кого презирал, мне это безразлично. Однако даже злодейству надлежит быть чистоплотным, вот и моё злодейство понуждает меня заявить, что, устроив эту авиакатастрофу, я стану сволочью, отребьем, сумасшедшим, последним мерзавцем, словом, кем угодно, только не террористом. У нас, у злодеев, собственная гордость.
Кроме того, я не ставлю себе целью найти смысл и оправдание моей жизни: этого добра и так хватает. Признаюсь, меня всегда ошарашивали жалобы бесконечного числа людей на то, что их существование почти не имеет смысла. Они напоминали мне модниц, которые, стоя перед гардеробом, набитым роскошными туалетами, восклицают, что им нечего надеть. Да в самом факте жизни уже есть смысл. А в том, что мы живем на этой планете, заложен другой смысл. И в том, что живем среди себе подобных, таится еще один смысл. Ну и так далее. Кричать, что жизнь лишена смысла, просто несерьезно. В моем случае точнее сказать, что до какого-то момента она была лишена интереса к другим людям. И я — ничего, обходился, жил без привязанностей, в абсолютном эмоциональном вакууме и мог бы бесконечно пребывать в таком состоянии, поскольку оно меня вполне устраивало. Но тут-то судьба и поймала меня.
Судьба эта обитала в квартирке под самой крышей. Вот уже пятнадцать лет моя работа состоит в том, чтобы доставлять недавно въехавшим жильцам электроприборы, которых они не просили. В зависимости от типа отопления — чтобы не сказать, от его бедственного состояния! — я направляю арендаторов в EDF или GDF,
[7]
где я подвизаюсь, а также рассчитываю и предоставляю кредиты тем из клиентов, чье социальное положение можно считать устойчивым. Всем этим я занимаюсь в Париже, и потому частенько имел возможность убедиться в том, какие тяготы люди способны перенести, лишь бы жить в этом городе.
Те, кто сохранил остатки стыдливости, уверяют меня, будто разор и ветхость их жилья — явление временное: «Мы ведь только недавно въехали, так что сами понимаете…» Я вежливо киваю. Но знаю, что в подавляющем большинстве случаев никаких перемен к лучшему не будет, разве что накопившееся со временем барахло погребет под собой первоначальную свалку.
По официальной версии, я люблю свою работу за то, что она позволяет мне общаться со всякими оригинальными личностями. И в этом есть доля истины. Однако точнее было бы сказать, что мои обязанности подпитывают мою врожденную нескромность. Мне нравится открывать для себя подлинную природу людских обиталищ, иными словами, мерзких трущоб, в которых согласны ютиться человеческие существа.
И в этом моем любопытстве нет ни капли презрения. При взгляде на собственную конуру я понимаю, что мне гордиться нечем. Просто я сознаю, что коснулся постыдной и непустячной тайны, а именно: род людской живет не в лучших условиях, чем крысы. В рекламных роликах и в фильмах мы видим, как расхаживают по своим покоям обитатели роскошных лофтов или кокетливых будуаров. Но, поверьте, за всю свою пятнадцатилетнюю деятельность я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь въезжал в подобные райские чертоги.
* * *
В тот декабрьский день мне предстояла встреча с новой жилицей дома в квартале Монторгей. В списке указывалась ее профессия — романистка. Во мне проснулся интерес: я не помнил, чтобы мне доводилось общаться с кем-нибудь из писательской братии.
К моему удивлению, я был принят не одной женщиной, а двумя. Первая, явно не вполне нормальная, так и не поднялась с дивана, на котором сидела кучей, и только приветствовала меня каким-то гнусавым возгласом. Вторая, хорошенькая и живая, пригласила войти. Ее изысканные манеры никак не сочетались с убожеством жилья. В их квартире под крышей попросту не было никакого отопления.
— Как же вы тут живете? — спросил я, придя в ужас от ледяного холода, царившего в помещении.
— Да вот, как видите, — ответила она, демонстрируя мне свою одежду и облачение слабоумной на софе.
Обе женщины были закутаны во множество шерстяных свитеров, шалей и пальто, а на головах носили вязаные шапки. В этом «наряде» больная походила на снежного человека, только совсем уж безмозглого. Зато хорошенькая даже в таком виде не утратила природной грации. У меня мелькнула мысль: что если они составляют пару? Но тут полоумная, словно отвечая на мой невысказанный вопрос, начала пускать слюни. Нет, не могут они быть вместе, сказал я себе и почувствовал облегчение.
— И вы терпите такой холод? — спросил я как последний дурак.
— Приходится, у нас нет выбора, — ответила молодая женщина.
Ненормальная выглядела существом без возраста, как большинство ее товарищей по несчастью. Хорошенькой могло быть лет двадцать пять-тридцать. В моем списке значилось имя: «А. Малез».
Что же означало это А — Агата? Анна? Аурелия? Адриенна?
Я не считал себя вправе приставать к ней с расспросами. Вместо этого я осмотрел комнаты и с удивлением констатировал, что вода в туалете не замерзла. В квартире было примерно десять градусов выше нуля. Маловато, конечно, но откуда же это ощущение, что в помещении царит десятиградусный мороз? Я взглянул на потолок, почти целиком застекленный. Изоляция была в жалком состоянии, сверху непрерывно дуло, и этот сквозняк пронизывал до костей. Я мысленно подсчитал, что ремонт обойдется в сотни тысяч евро. Но хуже всего то, что нечего было и думать приступать к работам до начала лета, ведь придется разбирать крышу. Я сказал ей об этом. Она расхохоталась.
— Да у меня не найдется и тысячной доли этой суммы. Мы вложили все свои сбережения в покупку этой квартиры.
«Мы» — похоже, они сестры.
— Но вы могли бы одолжить деньги на ремонт и временно пожить у кого-то из родственников.
— У нас никого нет.
Какое горестное зрелище — две мужественные сироты, по одной из которых явно плакал приют для слабоумных.
— Но вы не можете провести зиму в таком холоде.
— Ничего не поделаешь, придется. У нас нет другого выхода.
— Я могу устроить вас в каком-нибудь дешевом общежитии.
— Это исключено. Да мы, собственно, ни на что и не жалуемся. Это ведь была ваша инициатива — посетить нас с инспекцией.
От ее укоризненного тона у меня сжалось сердце.
— Но как же вам удается спать ночью?
— Я наливаю горячую воду в грелки, и мы спим под периной, прижавшись друг к дружке.
Ага, теперь мне стало понятно присутствие в доме дегенератки: она тоже служила своего рода грелкой. Незаменимое качество — в силу своей профессии я хорошо знал, что оно играет первостепенную роль в человеческих отношениях.
Мне очень понравилась гордая независимость молодой женщины. И я рискнул пойти ва-банк:
