Она дождалась, пока все заснут глубоким сном, вышла из барака и столкнулась нос к носу с надзирательницей Зденой, которая подкарауливала ее.
– Идем ко мне в комнату?
– Остаемся здесь, – ответила Панноника.
– Как в прошлый раз? Это неудобно.
Здена явно замыслила вариант, который никак Паннонику не устраивал. Она решила перехватить инициативу:
– Я хочу с вами поговорить. Кажется, между нами возникло недоразумение.
– Точно. Я желаю тебе только добра, а ты ведешь себя так, будто не понимаешь.
– Это еще одно недоразумение, надзиратель Здена.
– Люблю, когда ты называешь меня по имени, хотя предпочла бы без чинов. Мне нравится, когда ты произносишь мое имя.
Панноника пообещала себе отныне этого избегать.
Надзирательница шагнула к ней. Паннонику бросило в дрожь от ужаса, и она быстро заговорила:
– Недоразумение состоит в том, что вы ошибаетесь насчет моего презрения к вам.
– Так ты меня не презираешь?
– Вы ошибаетесь насчет причин моего презрения.
– Да какая мне разница?
– Я презираю вас за то, – продолжала Панноника, обмирая от страха, – что вы пускаете в ход власть, насилие, принуждение, шантаж. А вовсе не за природу вашего желания.
– А, так ты не против таких желаний?
– Мне претит в вас то, что не есть вы. Когда вы ведете себя как настоящая надзирательница, это на самом деле не вы. По-моему, вы доброкачественный человек, но только не в те моменты, когда превращаетесь в надзирательницу.
– Что-то ты мудреное завернула. Ты назначила мне свидание среди ночи ради такой белиберды?
– Это не белиберда.
– Надеешься дешево отделаться?
– Очень важно, чтобы вы знали: вы хороший человек.
– В моем теперешнем состоянии мне на это глубоко наплевать.
– В глубине души вы жаждете моего уважения. Вам бы так хотелось, чтобы у меня в глазах вспыхнул огонек, но не от ненависти к вам, и вы бы увидели в них себя не жалкой, а прекрасной.
– Увидеть себя в твоих глазах – не совсем то, чего я жду.
– Но это лучше. Намного лучше.
– Не уверена.
– То, чего хотите вы, можно получить только силой. Потом вас при одном воспоминании об этом будет выворачивать. Единственное, что останется вам на память, – мой взгляд, полный лютой ненависти.
– Прекрати. Ты заводишь меня.
– Будь оно так, вы смогли бы произнести мое имя вслух.
Здена побледнела.
– Когда чувствуешь то, о чем вы без конца твердите, возникает острая потребность все время повторять имя человека. Не случайно же вы так старались узнать мое. И вот теперь, когда вы его знаете и я стою перед вами, вы не в состоянии его выговорить.
– Правда.
– А ведь вам бы хотелось?
– Да.
– Но вы не можете физически. Напрасно мы презираем свое тело: в нем куда меньше дурного, чем в душе. Ваша душа хочет – якобы хочет – того, что тело ваше отвергает. Когда ваша душа станет такой же честной, как тело, вы легко назовете меня по имени.
– Поверь, мое тело вполне способно причинить твоему телу боль.
– Но не оно к этому стремится.
– Как ты все это поняла?
– Мне не кажется, что я знаю вас. Презрение – это еще и уверенность, будто знаешь и то, что есть в другом человеке непознаваемого. Мне просто что-то подсказывает интуиция. Но ваши потемки так же темны и для меня.
Они помолчали.
– Мне ужасно плохо, – сказала Здена. – По-другому воображала я эту ночь. Скажи, чего мне ждать от тебя. На что я могу надеяться?
На долю секунды Панноника пожалела ее.
– Что когда-нибудь назовете меня по имени, глядя мне в глаза.
– И все?
– Если вам такое удастся, это будет невероятно много.
– Я иначе представляла себе жизнь, – подавленно сказала надзирательница.
– Я тоже.
Обе рассмеялись. То был миг сближения: две двадцатилетние девушки вместе открывали для себя несовершенство мира.
– Пойду спать, – сказала Панноника.
– Я не смогу заснуть.
– Пока будете лежать без сна, подумайте, как вы могли бы реально нам помочь, мне и моим товарищам.
Часть четвертая
Случилось так, что аудитория перестала расти. Она не уменьшалась, но и не увеличивалась.
Создатели программы встревожились. «Концентрация» выходила в эфир уже полгода, и рейтинг все время неуклонно шел вверх – иногда плавно, иногда резкими скачками, особенно после ударных эпизодов, наделавших шума в печати, но рост не прекращался ни разу.
– Вот и наша первая остановка, – сказал один из продюсеров.
– Остановка – это самообман, – отозвался другой. – Таков закон жизни: отсутствие движения вперед есть движение назад.
– Все равно у нас рекордные показатели за всю историю телевидения.
– Пока рекордные. Но, если не принять меры, нас рано или поздно ждет обвал.
– Естественно. СМИ больше не говорят о нас. Месяцами они только о «Концентрации» и галдели, а теперь все. Если мы хотим снова привлечь к себе внимание, надо что-то придумать.
Кто-то предложил создать журнал, целиком посвященный главным участникам, как это делалось для некоторых телешоу в предыдущем десятилетии, с фотографиями и интервью любимцев публики.
– Невозможно, – был ответ. – С надзирателями номер не пройдет. Звезды передачи – заключенные. А коль скоро мы подрядились воспроизводить подлинные условия концлагеря, интервьюировать узников нельзя. Это противоречит принципу обезличивания, который царит в каждом уважающем себя лагере.
– Ну и что? Может, стоит перестроиться. Когда СКЗ-114 обрела личность, назвав свое имя, мы получили великолепную информационную поддержку.
– Это сработало только из-за нее. Нельзя ни в коем случае тиражировать ее ход.
– Все дело в том, что она чертовски хороша собой, эта пигалица. Жаль, что она успокоилась в последнее время.
– Как движется их роман со Зденой? Это было бы неплохо: палач и жертва…
– Нет, публике нравится, чтобы она оставалась неприступной девственницей.
– В любом случае нас это не вывезет. Нужно придумать какой-то новый поворот.
Организаторы еще некоторое время мучительно думали, потом собрались за круглым столом. Пили кофе литрами, курили не переставая.
– Недостаток «Концентрации» в том, что она не интерактивна, – заметил один.
