Впрочем, она еще пока ни с чем не согласилась.
– Але, госпожа Тюрина!
– Хорошо, В девять. Спасибо вам большое, Владимир…
– Петрович, – подсказал Архипов.
– Владимир Петрович. Я… я вам заплачу.
– Я не служба по передержке собак, – отозвался он любезно, –
мне гонораров не нужно. Обойдусь. С меня Лизавета Григорьевна обещание взяла.
– Господи, – вдруг простонала на другом конце ночного города
Маша Тюрина, – зачем же она еще и вас-то впутала! Впутала, а сама умерла! И
меня одну оставила!
– Во что… впутала? – осторожно поинтересовался Архипов и
посмотрел на родственника, который все ел, ел, ел без остановки.
– Я не знаю, – с отчаянием сказала Маша, – я сама не знаю,
Владимир Петрович, но во что-то… страшное.
Архипов сунул руку под свитер и потер спину – позвоночник,
который зудел невыносимо.
Народная мудрость номер шесть гласила – никогда не беги
впереди паровоза. Любопытство на самом деле порок. Чуть-чуть терпения, и все
узнается само.
Поэтому он снисходительно попрощался:
– Спокойной ночи, Мария Викторовна. Или с добрым утром, как
хотите. К девяти мы вас ждем.
И повесил трубку, даже не стал ждать, когда она с ним
попрощается, – вот какой молодец.
– Ну, чего? – с тревогой спросил юнец, как будто Архипов был
его закадычный приятель, только что сдавший трудный экзамен.
– Чего?
– Чего она… сказала-то?
– Она ничего не сказала. – Архипов налил в кофейный порошок
кипятку. – А я сказал, что ты останешься у меня до утра. Утром она приедет, и
вы все решите.
– У ва-ас?
– У на-ас. Сколько тебе сахару?
– Шесть.
– Шесть… чего шесть?
– Ну, ложек.
– Как это мило, – сам себе бормотнул Архипов, – шесть ложек!
Насыпай сам, я со счета собьюсь.
– А чего?
– Ляжешь в моей комнате на полу. У меня там матрас и одеяло.
Я тебе не доверяю, а так все-таки на глазах.
– Да говорил же, что я не вор! Не стану я тут ничего красть!
Больно мне надо! Я… в гости приехал, а не воровать!
Архипов взглянул на него и отхлебнул кофе.
– А мне Лизавета Григорьевна говорила, что у Маши никаких
родственников нет.
Юнец презрительно фыркнул и пожал плечами. Губы у него
шевелились – он считал ложки с сахаром. Досчитал, старательно помешал, издалека
вытянул дудочкой губы, приблизил дудочку к краю кружки и стал шумно пить.
– Горячо, – заявил он, остановившись.
– Сколько дней ты не ел?
– Три.
– Почему?
Макс опять пожал плечами. Куртчонка колыхнулась и опала
складками.
– Мать не давала. А потом я… уехал.
– А мать почему не давала?
– Да она мне уж давно не дает, – залихватским тоном ответил
Макс и опять нагнулся, вытянул шею, сложил губы – приготовился к чаепитию. – Я
учусь плохо. А она говорит – раз не учишься, так нечего мои деньги прожирать. И
не дает есть.
“О господи”, – подумал Архипов Владимир Петрович. Или он
врет?
– А где же ты ешь?
– Когда бабка дает. Когда у пацанов.
Значит, есть еще бабка. Выходит, у девочки Маши просто куча
родственников.
– Зачем ты приехал? – Чего?
– Того. Зачем, спрашиваю, приехал?
– Так. В гости. К Маньке.
– Она твоя… родная сестра?
– Не-а. У нас папашка один, а мамашки разные.
– А деньги на дорогу украл?
– Ничего я не крал! Говорю же, я не вор! Не вор!
– Тогда где взял?
– Заработал я! Я… штукатурить умею. В прошлом году работягам
помогал и заработал.
Архипов открыл было рот, чтобы продолжить свои расспросы, и
остановился.
Зачем?! Ему-то что за дело?! Кроме того, существовала еще
народная мудрость номер шесть. Про то, что любопытство на самом деле порок.
– Ну, вот что, – предположил он, одним глотком выпив остатки
кофе, – давай спать ложиться. Мне завтра на работу.
Макс Хрусталев с сожалением отставил свою чашку, в который
еще болтался чай с шестью ложками сахара.
– Можешь допить, – разрешил Архипов, и юнец стал торопливо
глотать. Через секунду с чудовищными всхлипами он выудил из чашки последние
капли и, не мигая, уставился на Архипова.
– Иди сюда.
Макс сполз со стула и побрел за ним. Владимир Петрович
распахнул дверь в ванную.
– Сначала вымоешься. У тебя блох нет?
– Чего?!
– Вон шампунь и мочалка. Давай-давай, шевелись! Ты знаешь,
сколько времени?!
– Мне чего, штаны при вас снимать?
– А ты что? Скромный?
Макс пожал плечами и нехотя стянул с плеч куртчонку. Под ней
оказалась замызганная дешевая майка со зверской рожей посередине живота.
Покосившись на Архипова, он стянул майку и переступил ногами – от неловкости.
Без майки он напоминал грязную стиральную доску – волны ребер, серая кожа,
впалый жидкий живот.
“Да уж, – подумал Архипов. – Может, “мамка” и впрямь есть не
дает!..”
Памятуя о его мучениях с краном, Архипов сам открыл воду в
душевой кабине и даже пощупал, достаточно ли теплая.
– Давай.
– Чего?
Архипов едва сдержался, чтобы не ответить – чего, и вышел.
Было совершенно очевидно, что никакие его собственные штаны и майки Максу
Хрусталеву не годятся. Конечно, в архиповскую майку его можно запеленать с
руками и ногами, но вряд ли он согласится.
Он долго копался в гардеробе, пока не нашел то, что искал, –
старые шорты на веревочке и розовую кофтенку, в которую переодевалась
домработница Любаня, когда готовилась к трудовым подвигам. Любаня хоть и была в
теле, но все же не такая здоровенная, как Архипов.
Вода в душе все шумела.
Архипов распахнул дверь, и в коридор немедленно и густо
повалил пар.
В белых клубах, в сиянии крохотных мощных лампочек, в
сверкании плитки, зеркал, полов стоял совершенно голый Макс Хрусталев. Вода
хлестала за раздвижной панелью, а он, не отрываясь и разинув рот, смотрел на
широкую полку, где теснились одеколоны, шампуни, пенки и прочая парфюмерная
дребедень, которую Архипов любил.
