У Архипова вдруг загорелись щеки – как будто Макс поймал его
на чем-то неприличном.
– Воду бы хоть закрыл, – сказал он злобно. Юнец вздрогнул и
захлопнул разинутый рот – даже зубы стукнули.
Архипов зашел, чуть не толкнув его, выключил воду и с силой
дернул панель. Сразу стало очень тихо.
– На.
– Чего?
– Наденешь это.
– Зачем?
– Затем, что я так сказал.
– А это, – Макс кивнул на полку и посмотрел на Архипова, –
все ваше?
– Наше.
– Ва-аше?! Вы че, духами мажетесь?
– Мажусь.
Макс гоготнул:
– Вы че? “Голубой”?
– И не надейся даже.
– Чего?
Все-таки Архипов пробурчал себе под нос – чего. Макс
покосился на него с некоторым испугом.
– Вытрись и оденься.
“Голубой”, надо же! Черт бы побрал этого недоумка!
В спальне он в два приема разложил огромный круглый матрас.
Матрас он купил на какой-то французской выставке, которая
называлась “Уют-2000”. Архипов купил его просто потому, что никогда раньше не
видел таких вещей. В сложенном виде матрас напоминал диванчик и на нем можно
было сидеть. В разобранном – он напоминал мягкую лужайку, как будто собранную
из лоскутной мозаики. К лужайке прилагались еще подушки и одеяло. Тинто Брасс
за то, чтобы поваляться на этом матрасе, полжизни бы отдал.
Зашлепали босые ноги, и Архипов приказал, не оборачиваясь:
– Ложись. И не вздумай ночью шастать по квартире и не
пытайся ничего спереть!
– Я не вор, сказано же!
– Это я уже слышал.
Он вышел из спальни, чтобы посмотреть, как там его собака.
На звук открываемой двери Тинто поднял громадную голову.
Сверкнули глаза и металлические кнопки на ошейнике.
– Молодец, – похвалил Архипов, – охраняй, Тинто!
Когда он вернулся в спальню, Макс Хрусталев в розовой
Любашиной кофтенке и его собственных старых шортах спал на самом краешке
лоскутной поляны, свернувшись худосочным калачиком. Одеялом он не накрылся и
подушку под голову не подложил.
Архипов подумал-подумал, а потом, приподняв за край матрас,
откатил гостя на его середину и кинул на него одеяло. Тот забормотал,
устраиваясь и подтягивая колени, и Архипов погасил свет. Полежал и зажег
тусклую лампочку. Может, он и не жулик, но так, на всякий случай.
* * *
Архипова разбудили отдаленные мелодичные переливы. Он
перевернулся на спину и сонно почесал живот. Вот черт. Ну и ночка. Может,
позвонить на работу и не приезжать? Придумать что-нибудь возвышенное –
например, аллергию. Или… или… мигрень. Мигрень – это достаточно возвышенно или
не слишком?
Архипов потянулся так, что в позвоночнике и шее произошло
какое-то движение, и скосил глаза на матрас “Уют-2000”. Посреди матраса
высилась цветастая горка, больше ничего видно не было.
Волны мелодичных переливов наплыли со стороны входной двери,
и Архипов понял, что кто-то звонит в дверь. Должно быть, прибыла Мария
Викторовна – по-родственному Манька.
Архипов нашарил на полу давешние джинсы, кое-как их натянул,
зевая, потащился к двери и распахнул ее, не глядя.
– Здрасти, госпожа Тюрина.
Она на секунду задержалась с ответом, и он решил, что это
из-за его слишком уж домашнего вида.
– Прошу прощения, я без галстука, – буркнул он и опять
почесал голый живот, на этот раз не без умысла, – в галстуке спать… неудобно.
– Доброе утро, Владимир Петрович, – пропищала она. – А где
мой… брат Максим?
– Ваш брат Максим спит, – проинформировал Архипов. – Если
хотите получить его немедленно, будите сами.
– Где он… спит?
Архипов не спеша, выглянул на лестничную клетку и возликовал,
как будто увидел близкого человека после многолетней разлуки.
– Тинто! Как ты тут? Иди ко мне, хорошая собака! Хорошая,
хорошая собака! Вот Мария Викторовна явилась, она тебя на боевом дежурстве
сменит! Да, Мария Викторовна?
Она растерянно молчала.
– Мы интересуемся, – продолжил Архипов, присел и положил
руку на голову своей собаке, – мы интересуемся, может, вы дверь на ключ
закроете? Может, мы покинем пост номер один?
– Ну, конечно! – воскликнула она торопливо. – Конечно,
конечно! Спасибо вам большое! Спасибо, собачка!
Тинто Брасс напружинил свои складки и негромко зарычал.
– Он не любит, когда его называют собачкой, – объяснил
Архипов. – Какая же это собачка! Пудель – вот собачка, а Тинто у нас…
Он поднялся с корточек и неожиданно оказался нос к носу с
ней.
Очень близко. Неприлично близко. Совсем близко.
У нее было замученное лицо, бледное сине-зеленой некрасивой
бледностью. Под глазами и на висках желтизна. Нос заострился, и не видно на нем
никаких веснушек. Темные волосы заложены за уши. В руках она держала огромную
коричневую сумку, и этой сумкой моментально загородилась от Архипова, выставив
ее перед собой. И отвела глаза.
Ему стало неловко.
– Вы больны?
Трудно было заглянуть ей в лицо с отеческой
незаинтересованностью, но он постарался.
– Я не больна, Владимир Петрович. Я очень… устала. Ужасно.
В конце концов, он пообещал полоумной Лизавете, что станет
заботиться о девочке Маше. И он предложил:
– Хотите, я вас покормлю завтраком? Все равно ваш брат…
Максим спит. Заприте свою дверь. Давайте. Вы сможете.
Она тускло улыбнулась:
– Мне неудобно.
– Конечно, неудобно, – согласился Архипов, с трудом обретая
свой обычный тон. – Мне тоже неудобно, но ничего не поделаешь.
Она поставила на пол сумку, подошла к своей двери, порылась
в плотном джинсовом кармане и вытащила ключи.
Архипов, следивший за каждым ее движением, слегка взмок от
того, как она рылась в кармане.
Да что такое-то?!
– Вы не заметили, оттуда ничего… не украли?
– Откуда?
Она кивнула на свою дверь:
– Из тетиной квартиры? Не заметили?
Она спрашивала так, как будто ни тетя, ни квартира не имели
к ней, Маше Тюриной, никакого отношения. Архипов удивился и перестал думать о
том, как она рылась в кармане.
