Разница была огромной. Ночь – день. День – ночь.
Прошлой ночью кто-то открыл ключом дверь в квартиру покойной
Лизаветы. Ее приемная дочь дежурила в больнице. Тинто Брасс поднял шум. Пока
Архипов собрался с силами и выступил в дозор, прошло довольно много времени.
Что там делал этот человек – неизвестно. Известно только, что в квартире
оказался хлипкий юнец по имени Макс Хрусталев, приехавший “в гости” к столичной
сестре.
Чему можно верить, а чему нельзя?
Всему можно и ничему нельзя.
Они не виделись пятнадцать лет, откуда она знает, что это
именно ее брат?
Она сказала – уши. “Я помню твои уши”. Ну и что? Подумаешь,
уши! Даже почтальон Печкин уши, лапы и хвост в качестве документов не
рассматривал!
У Макса был билет на поезд Вильнюс – Краснодар, и в принципе
он мог приехать вовсе не из Сенежа, а из Вильнюса, например. Или из Клайпеды.
Архипов ничего не понимал в железнодорожных билетах и не знал, как именно нужно
смотреть, чтобы понять, откуда пассажир едет.
Как Макс решился войти в ночную открытую квартиру, в которой
до этого ни разу не был?! Почему не стал звонить и стучать, а просто вошел, и
все? Почему не зажег свет, а с ходу начал прятаться за кресла?
Откуда у него порез на руке?
В позвоночнике засвербило – вж-ж, вж-ж…
Была ли она на дежурстве? Он звонил ей в больницу, и она
оказалась там и подошла к телефону, но Архипов понятия не имел, где именно эта
больница находится. А если в соседнем дворе? Она вполне могла выскочить из
квартиры и добежать до работы.
Зачем?! Зачем?!!
Она имела возможность заниматься в своей квартире всем, чем
угодно, в белый день, а не в темную ночь! Она жила в этой квартире, черт побери
все на свете! Или она знала про нелепое завещание и должна была сделать что-то
до того, как оно вступит в силу?!
Что она пыталась сделать?
Она жила в этой квартире и могла заниматься в ней всем, чем
угодно, в светлый день, а не…
Круг замкнулся.
Тинто Брасс поднял башку и внимательно посмотрел на хозяина.
– Хочешь пива? – спросил хозяин.
“Какого еще пива, – возмутился Тинто Брасс, – когда мы
должны бегать! После пива ты ляжешь и уснешь, а я что стану делать?!”
– Да, – покаялся Владимир Петрович, – лучше потом.
Запасные ключи Лизавета и ее приемная дочь держали у
соседей. Нужно пойти и забрать их и выяснить, может, они пропадали, или
терялись, или приходил слесарь и интересовался этими ключами!
Что дальше? Дальше что?
Песнопения в подъезде, от которых переполошились все соседи,
включая тех, у которых были ключи от Лизаветиной квартиры.
Кое-что прояснилось сегодня в юридической конторе – название
песнопевцев, и больше, собственно, ничего.
“Путь к радости”.
Что за путь? Что за радость?
Религиозная организация, сказал юрист. Легальная, раз они
пришли в контору и назвались.
Откуда они взялись? Что у них за завещание?! Почему Лизавета
понаписала столько завещаний? Откуда они узнали, что последнее и главное
завещание лежит именно в этой конторе, именно у этого нотариуса и будет
оглашено именно сегодня?! Или то, предыдущее, тоже было составлено в этой
конторе, только у другого нотариуса, раз этот о первом завещании ничего не
знал? Сколько нотариусов могло быть у Лизаветы? Десяток?
И почему Марии Викторовне, черт ее побери совсем, не
досталось ничего?!
И зачем она умоляла его ни во что не вмешиваться и ничему не
удивляться – перед самыми дверьми кабинета?! Умоляла, и дышала тяжело, и
смотрела ему в лицо так, что у него взмокла спина!
И почему Лизавета наврала про родственников, которых
оказалось так много, и все в добром здравии?! Боялась? Не хотела, чтобы что-то
досталось им? Что им могло достаться, если все отошло ему, Владимиру Петровичу
Архипову, и она об этом прекрасно знала?!
Написать дарственную – или как это называется – и отдать
квартиру обратно Маше Тюриной ничего не стоит. Леонид Иосифович Грубин всегда
готов к услугам. Вряд ли Лизавета имела в виду, что Архипов должен поселиться в
ее квартире, выгнав бедную сироту, о которой она так пеклась.
Тогда что? Что она имела в виду?!!
Когда приходила к нему, когда слезно просила “не оставить”,
когда обещание брала, когда свое завещание писала?!
– М-м-м… – простонал Архипов, зажмурился и постучал себя по
макушке, как будто разгоняя мысли.
– Ничего-ничего, – успокаивающе сказал рядом чей-то голос, –
побегаете, и все пройдет. Энергия добра вас не покинет.
Архипов вытаращил глаза.
Тинто Брасс, безмятежно валявшийся на гравии, вдруг вскочил,
напружинил все свои складки, ощерился и зарычал. Шерсть на загривке встала
дыбом. Он мотал оскаленной мордой и натягивал поводок – металлическую цепь.
– Фу, Тинто, – приказал Архипов. – На место. Лежать!
Мастифф не слушался. Архипову показалось, что он вообще
ничего не слышит.
– Спокойно, Тинто! Фу! Лежать! Лежать, я сказал.
– Оставьте животное в покое. Ведь он видит то, чего вы
лишены, и странным кажется ему видение такое.
Архипов уронил цепь на землю. Она негромко звякнула.
– Он порычит немного и затихнет, поймет, что зла вам
причинять не собираюсь.
По виску поползла капля и упала на рукав белой майки.
Архипов видел место, куда она упала, – влажное пятно. Он посмотрел на пятно, а
потом осторожно повернул голову налево.
Рядом с ним на скамейке сидела Лизавета.
Нелепейшие одежды, белое лицо, раскрашенное, как у японской
деревянной куклы, – насурьмленные в ниточку брови, веки со стрелами, алые
губки.
С некоторым трудом она закинула ногу на ногу, посмотрела на
него и усмехнулась. Тинто припал на передние ноги, захлебнулся тихим жалобным
рыком и стал медленно отступать.
Архипов закрыл глаза. Что-то коснулось его руки, и он
посмотрел. Ветер с Чистых прудов трепал Лизаветин шарфик. Шарфик взлетал и
легко трогал его кожу.
– Лизавета Григорьевна? – спросил Архипов хрипло.
– Что ж, вы меня не узнали? – удивилась она.
– У… узнал, – признался Архипов. – Только я думал, что вы…
Мы решили, что вы…
– Что? – поторопила Лизавета и сняла у него с колен свой
шарф.
– У… умерли. Вы. То есть мы так думали… Недавно. А вы,
значит, вовсе и не…
