Мастифф в ответ зарычал, и Архипов подскочил, как ужаленный
ядовитой змеей, попятился и стал оглядываться, опасаясь, что сейчас вновь
увидит нелепейшие одежды, раскрашенное лицо, и это будет означать только одно –
он сошел с ума.
Ничего не было – ни одежд, ни лица, только безжизненные
стены и зеркало, в котором на миг отразилось его собственное, пожелтевшее от
страха лицо.
Тинто Брасс снова зарычал и вытянул вперед напряженную шею.
– Что, Тинто? Что ты рычишь?
“Нет, – пронеслось в голове, – на Лизавету он рычал
по-другому. Он не мог рычать на Лизавету, – строго сказал себе Архипов. – Она
умерла, и Тинто не мог на нее рычать. Мне все это показалось”.
Рычание вдруг переросло в тонкий скулеж, который опять
перешел в рычание.
– Есть тут кто-нибудь? – крикнул Архипов и положил руку на
загривок своей собаки. Загривок был складчатый и напружиненный.
Впереди только длинный коридор и двери – налево и направо.
Ночью, путешествуя по “нехорошей квартире” с фонарем, он
боялся не так сильно.
Что-то не то.
Что-то не то и с квартирой, и с Лизаветой, и с Машей
Тюриной, черт бы ее побрал опять…
– Эй! – снова крикнул Архипов, понимая, что никто ему не
ответит, но звук собственного голоса казался единственной реальностью в этом
сумрачном мире. Тинто все рычал.
Он никогда не рычал “просто так”, и Архипов это прекрасно
знал.
Отпустив загривок, он двинулся по коридору.
Вот старинный шкаф, о который он той ночью ударился плечом.
Картина в тяжелой раме – букет сирени на деревянном столе, что же еще! Туфли
больше не валялись посреди коридора, а аккуратно стояли возле обувной стойки.
“Натюрмортик”, который он тогда обрушил, прислонен к стене.
Рядом с “натюрмортиком” на полу, уткнувшись лицом в ковер,
лежал человек.
Архипов охнул и шагнул назад. В виски ударила кровь.
Из левого бока, из бурого пятна посреди белой рубашки,
торчала черная рукоять ножа с то ли вырезанными, то ли нацарапанными
каббалистическими символами.
Того самого ножа, который “средоточие сил зла, идеальное
орудие убийства”. Появление которого предвещало смерть – и Лизавета умерла.
Теперь умер кто-то еще, Архипов даже не знал – кто.
Тинто, увидев лежащего, тонко заскулил, а потом протяжно
завыл.
– Фу! – приказал Архипов. – Фу, Тинто!
И присел перед телом на корточки.
Крови оказалось не слишком много – небольшая бурая лужица на
ковре, а нож воткнут основательно – по самую рукоять с символами. Человек – или
то, что им было недавно, – лежал совершенно непринужденно, как будто специально
пристраивался, прежде чем упасть с ножом в боку.
Архипов посмотрел так и эдак, выпрямился и огляделся.
Никаких “следов борьбы”, как это называется в романах, – ни разбитых ламп, ни
поваленных в схватке стульев, ни опрокинутых шкафов.
Что это за человек?! Кто его убил?! Мария Викторовна Тюрина
постаралась?! Или ее братец?!
Его собака топталась на пороге, и, чтобы напомнить себе, что
он вожак, Архипов приказал:
– Не ходи сюда! Сидеть! Сидеть там, Тинто! Коричневая лужа
под рукояткой ножа не давала ему спокойно дышать. Он заставлял себя – вдох,
выдох, вдох, выдох. И еще раз – вдох, выдох…
Чтобы убить человека ударом ножа в бок, нужна определенная
выучка и еще сила. Макс Хрусталев похож на старую стиральную доску – волны
тощих ребер, и больше ничего. А Мария Викторовна? У нее есть выучка и сила?
На спинке стула висел пиджак – светлый и просторный летний
пиджак. Поначалу Архипов не обратил на него внимания. Пиджак явно не
принадлежал ни Маше, ни ее брату и висел так спокойно и так “где положено”, что
Архипов посмотрел на труп, словно спрашивая, на самом ли деле он снял пиджак и
повесил его на спинку стула.
Зачем он его снял? Жарко, что ли, стало?!
В карманах ничего не оказалось – ни прав, ни паспорта, ни
кредитной карточки, ни мобильного телефона. Архипов вернул пиджак на спинку
стула и снова присел на корточки.
Тинто жалобно заскулил.
– Не хнычь, – приказал ему Архипов, – я должен разобраться.
В чем он мог разобраться?! Как он станет разбираться?!
Втравила его Лизавета!
Взявшись двумя руками, он осторожно повернул тело и
отшатнулся, когда холодная рука вдруг описала полукруг и упала ему на шею. Он
отшатнулся, и рука упала с глухим стуком на пол.
Весь бок белой рубахи и грудь от подмышки и выше были
бурыми, как будто перевернулась банка с краской. Архипов знал, что раз кровь
стала бурой, значит, пролилась уже давно.
Из нагрудного кармана рубахи высовывался бумажный уголок, и
Архипов, сделав над собой усилие, потянул за него.
Это была визитная карточка Грубина Леонида Иосифовича,
нотариуса.
В позвоночнике что-то надломилось с громким хрустом. Стало
больно, почти невыносимо.
Держа попорченную кровью карточку за уголок, Архипов оперся
рукой о пол – спина его не держала – и заглянул в лицо покойника. Ну, конечно.
“Господин Маслов”, – представил его Грубин Леонид Иосифович.
Господин Маслов пришел и принес завещание, в соответствии с
которым Лизаветина квартира доставалась “Пути к радости”. Это первое завещание,
составленное месяц назад, находилось у господина Маслова, который лежал теперь
перед Архиповым с ножом в боку и который ничего не знал о втором, написанном
Лизаветой чуть больше недели назад.
Услышав от нотариуса о втором завещании, господин Маслов
переполошился и что-то тревожно засвистал на ухо другому господину в таком же
светлом летнем пиджаке, а теперь Маслов убит.
Его убили и труп заперли в квартире.
Маша Тюрина из квартиры исчезла.
Вместе с ней исчез ее брат.
Завтра Архипов встречается с ней у станции метро
“Чертановская” в четыре часа.
“Нож”, – подумал Архипов тупо. Его зарезали ножом с черной
ручкой, на которой он, Архипов, пытался отыскать надпись “Мейд ин Чина”.
Лизавета тогда понесла про дождь кровавый и затмение небес.
И все это страшно его забавляло и раздражало, а потом… потом она сказала, что
нашла этот нож у себя под кроватью.
Архипов сунул карточку в карман и выскочил из комнаты. Тинто
Брасс зарычал ему вслед, что означало – пора убираться.
