Лизавета дождь накликала, черт бы ее…
Архипов пристроился за каким-то автобусом так, что
машину-крокодила было не видно, а заплеванный пятачок перед метро весь открыт.
Жаль, если автобус уедет.
Впрочем, уедет или нет, а разобрать снаружи, кто сидит в
машине, нельзя. Он специально проверил это перед офисом, усадив в нее Макса
Хрусталева. Макс от обилия дорогих иностранных машин, в которых ему за
последнее время удалось посидеть или даже поездить, впал в некоторый столбняк,
как и предрекал Владимир Петрович еще тогда, когда Макс не получил должной
медицинской помощи, порезавши руку о нож.
Небо в тонированных стеклах машины казалось таким же
свинцовым и грязным, как асфальт. Владимир Петрович вздохнул и от нечего делать
понажимал на кнопки незнакомого приемника, а потом пересмотрел изрядную стопку
компакт-дисков.
Тяжелого рока не было. Только джаз и этническая музыка.
Джаз Архипов не любил. Этническую музыку, как бы это сказать
помягче, не понимал.
Надо было прихватить с собой Тинто Брасса. Ждать и маяться
вдвоем не так трудно.
В спине крутилось веретенце. Архипов время от времени терся
позвоночником о подушку и даже не понимал толком, помогает это ему или нет.
Похоже, не помогало.
Прямо перед капотом прошлепала девчонка в длинном прозрачном
плаще. Под плащом – джинсы, свитерок и портфель. Она была похожа на Марию
Викторовну Тюрину в их первую встречу.
Архипов проводил ее глазами.
Пробежала грязная собака с обрывком веревки на шее. Архипов
отвернулся и засвистел в такт приемнику. Он не мог видеть бездомных собак.
Сзади подрулила старая машина, именуемая в народе
“копейкой”, неопределенного от старости цвета, из нее вылезло носатое лицо,
ясное дело, “кавказской национальности”, и стало шустро таскать в салон
какие-то ящики.
Что там у Расула? Добыл чего-нибудь?
Сам Владимир Петрович “добыл” имя Добромира и получил
некоторое представление о структуре “Пути к радости”.
Имя Добромира его изрядно повеселило.
Анатолий Петрович Безсмертный, вот как его звали.
До превращения в родного брата Иисуса Анатолий Петрович имел
украинскую национальность и многозначительную фамилию, которая так и писалась –
через букву “з”.
Анатолий Петрович был, так сказать, фюрером этой маленькой
партии. Герингом и Гиммлером, соответственно, числились Инга Евгеньевна
Ставская и Сергей Борисович Ослов.
Последняя фамилия тоже Архипова порадовала. Он чувствовал
свое неоспоримое, так сказать, априорное превосходство над человеком с такой
фамилией.
Инга Евгеньевна занималась финансами. Сергей Борисович –
идеологией.
Предположение о том, что Добромир – это всего лишь некая
особь, сама верящая в то, что говорит и пишет, – оказалось неверным. Добромир,
Безсмертный Анатолий Петрович, являлся вполне ловким бизнесменом, хотя из того,
что Архипов успел раскопать, трудно было определить, кто из троицы придумал всю
комбинацию с созданием “Пути к радости”. Вполне возможно, что Гиммлер с
Герингом.
С бизнесом тоже все более или менее прояснилось – не с
продажей изделий “народного творчества” и аудиокассет “с молчанием”, а с
большим, квартирным.
Осчастливленные открывающейся перед ними перспективой
глобального мирового счастья, члены организации “отписывали” свои квартиры “на
благотворительность” и отправлялись “в природу”. Для этого дела в дальних областях,
вроде Вятской и Тамбовской, за бесценок покупались брошенные дома. Архипов даже
полистал в компьютере некоторые договоры на эти самые дома. Больше пятисот
долларов ни один из них не стоил.
Следовало еще проверить, что, в конце концов, происходило с
“направленными в природу”. Вряд ли убивали всех, кого “направляли”, это было бы
слишком опасно и не слишком разумно.
Кроме того, в компьютерах юридической службы “Пути к
радости” болтались документы по трем или четырем судебным искам к организации
как раз по поводу “переданных” квартир. Вряд ли покойники могли возбудить иски.
“Копейка” укатила, изрыгая на ходу клубы черного вонючего
дыма, а на ее место плавно причалил “Мерседес”. Из него выскочил водитель и
почти бегом под непрекращающимся, как зубная боль, дождем побежал к киоску.
Сигареты кончились, что ли?
Архипов проводил его глазами.
Веретенце в позвоночнике стало раскручиваться, дробя кости и
нервы. Без семи минут четыре.
Если все будет хорошо, сейчас он ее увидит. Почему-то ему
казалось, что, как только увидит, все сразу станет на свои места. Он выберется
из машины, пойдет через дорогу, старательно обходя лужи, возьмет Машу за руку,
и все кончится.
Тучи поднимутся и посветлеют, дождь прекратится. Лизаветина
смерть окажется просто смертью пожилой женщины, много лет страдавшей сердцем, и
можно будет все начать сначала – как будто снова познакомиться и удивиться
тому, что у нее ореховые глаза, темные волосы и брызги веснушек на носу, и еще
тому, что она такая молодая и такая высокая и так пугается, когда он берет ее
за руку.
Архипов посмотрел на часы – без двух минут семь.
Веретенце в позвоночнике превратилось в бензопилу, которая
вгрызлась в кость и завозилась, расшвыривая осколки.
Владимир Петрович зачем-то достал первый попавшийся диск,
сунул в прорезь, и все многочисленные колонки вдруг грянули нечто зажигательное
в стиле “латинос”.
В “Мерседес” вернулся водитель, мягко хлопнул дверью. На
пятачке возле выхода из метро никого не было.
Архипов опять посмотрел на часы. Смотрел довольно долго.
Потом стал поправлять зеркало заднего вида. Расул был значительно ниже, и
Владимир Петрович в это самое зеркало ничего не видел.
В зеркале отражались пустынная шоссейка, автобусная
остановка, полная людей и зонтов, палатки с сигаретами и пивом, все тот же
“Мерседес” с копошившимся водителем.
Ну? И где Мария Викторовна?.. Неожиданно Архипов увидел ее и
застыл, держась правой рукой за зеркало.
Она была почему-то внутри зеркала, а вовсе не на пятачке
перед метро. Он посмотрел на пятачок, а потом опять в зеркало, боясь ошибиться.
Она была там. Он плохо ее видел, потому что их разделяло два
слоя толстого автомобильного стекла – три, если считать зеркало.
Маша Тюрина сидела на заднем сиденье “Мерседеса”. Впереди
находился только водитель, а сзади Маша и еще двое. Архипов их почти не
разглядел.
Он оглянулся и посмотрел просто так, без зеркала. Да, точно,
она. Очень близко. Передний бампер “Мерседеса” почти упирается в его машину.
Точнее, в машину Расула Магомедова.
